Поиск
* * *
Падать, падать, падать что есть силы,
Прежде чем достичь своей могилы,
Вновь проделать весь свой длинный путь.
Мне всего одну секунду надо,
Чтобы мир мой строем, как с парада,
Выстроить в мозгу и оглянуть.
Каждый образ мира жилкой бьется
И, как камень в глубине колодца,
Разбивает радугу воды.
Прошлое раздроблено, разбито,
В поединке все, что не забыто,
Солнца спорят с голосом беды.
О туман бесчисленных дыханий,
Тусклые пески существований,
Невесомость пыли и дождей.
Что я выбрал? Что мне вехой служит?
Падаю, бегу, и мозг мой кружит
Нарастанье скорости моей.
* * *
Любовь, что едва началась, — это словно страна в Зазеркалье.
Странный чопорный мир открывается любящим вдруг.
Ах, какие уроды в автобусах, в скверах, вокруг.
Господа допотопные… Мы о таких и не знали.
Боже мой, какой в Лондоне ветер, когда разгуляется он!
Он срывает со шляпника шляпу, а спящие видят кошмары.
Время года, когда на кадриль приглашают омары,
Черепаха заводит им в топ и вперед выступает Гриффон.
Вспоминаешь ли песню? Был тон ее низкий тяжелым.
Детской комнаты ритмы звучали в напеве глухом.
Но, однако, те ритмы своим я измерю стихом.
Будет день, и уйдешь ты, Алиса, с Льюисом Кэроллом.
КАДРИЛЬ ОМАРОВ
Говорит мерлан улитке: «Веселей чуть-чуть пляши.
Кит на хвост мне наступает, намекает: Поспеши!
Черепахи и омары быстро движутся вперед,
Собираясь прыгать в воду. Не хотите ль в хоровод?
Не хотите — как хотите! Не хотите ль в хоровод?
Это будет очень мило, удовольствие одно.
Черепахи и омары дружно спустятся на дно».
Но улитка отвечает: «Это мне не подойдет.
Вы, мерлан, весьма любезны, приглашая в хоровод».
Не хотела, не умела, не хотела в хоровод!
«Очень жаль! — мерлан воскликнул. — Я понять вас не могу!
Там дозволено купаться на французском берегу.
Англичане и французы — берег этот, берег тот.
Не смущайтесь, дорогая, и включайтесь в хоровод.
Не хотите — как хотите. Не хотите ль в хоровод?!»
У меня на коленях твоя голова… Ты о детстве заводишь речь.
Эта комната в старой гостинице, как сады Армиды, для нас.
Но, однако, становится сыро. Одолжи мне шесть пенсов на газ.
Голубое и желтое пламя я спешу в камине разжечь.
Расскажи мне о бедном мире одиночества и тоски.
Никуда выходить не будем, посидим перед медью огня.
Твой отец был похож на тебя, он мрачнел на закате дня.
Грубый голос у гувернантки, и всегда тесны башмаки.
Дом, столовое серебро и порядок — как мрачен он!
Здесь годами мечтают бокалы, чтобы налили в них вино.
И тебе по песку тропинок бегать в парке запрещено.
Там всегда заволочено небо и всегда подстрижен газон.
Как долго живем мы в детстве, по-пустому время губя.
Женщина, каждое слово твое для меня больнее гвоздя.
Женщина, каждое слово ранит, ревность мою будя.
Мне грустно, что маленькой девочкой я не застал тебя.
Помолчи о своих любовниках. Не возвращайся к ним.
Давай лучше спустимся в ресторан — залы уже пусты.
Мы сядем к столу среди кадок, в которых растут кусты.
Придет к нам хозяин гостиницы с немецким акцентом споим.
Скажет хозяин гостиницы, подавая карту меню:
De Queen ov hearts she made some tarts
All on a summer day.
De Knave ov hearts he stole dose tarts
And took dem qvite a-v-way[2].
Ты скоро уедешь, дама червей, но я тебя не виню.
* * *
Чемоданы. Гостиница. В коридоре у наших дверей
Стелют серые с красным дорожки, глушащие звуки.
Обувь выставим прочь, — пускай отразятся скорей
В зеркалах потолка две тени, скрестившие руки.
Ты любила линючее, у меня был времени цвет, —
Собиралась на Сен Луи, как на прогулку простую,
Говорила всегда о другом, и я улыбался в ответ
И слушал тебя, как раковину морскую.
Дальние земли души твоей, женщина, — это портрет.
Мы, как рубашки, меняли кварталы в Париже.
Вкруг женщины ладится все. Женщина — это свет,
Который делает жизнь понятней и ближе.
Женщина — это дверь, в неведомое порог.
Женщина все заполняет, как родниковое пенье.
Женщина — это всегда триумф обнаженных ног,
Это зарница — догнать бы ее на мгновенье.
Ради женщины все изменяет масштаб и можно все отмести.
Я был невеждой, не видящим то, что было перед глазами.
Женщина преображает все на своем пути.
Весь мир поет вместе с женскими голосами.
Сумеречные Офелии. Я на них с интересом глядел.
Я не мог утаить, как все это меня занимает.
Шарлатаны из Галлиполи, дельцы не у дел,
Люди мира, который ее окружает.
Вот актриса с радугой глаз, пышная, как букет.
Пожалуй, только балет теней остался ей в перспективе.
Но тренируется в бильбоке бруклинец средних лет
И становится, как арлекин, все бледней и ревнивей.
Эта женщина в органди — что-то ждет ее впереди?
Убьет она мужа когда-нибудь он лихо играет в поло.
Меж синих чилийцев, бесцветных детин, шотландцы рыжие хлещут джин,
И пепел сигарный на них лежит, тусклый и тяжелый.
Ирландская негритянка с французского полотна.
Слушать все эти пошлости, как мне, надоело и ей.
Только словами затертыми пользуется она.
Some of these days, — твердит она, — один из этих дней.
Все это жизнь напевает нам. Закрыв глаза, мы сидим.
Пить, танцевать, говорить, говорить… Ночи и дня союз.
Время всегда для кого-нибудь струйкой течет, как джин,
Чуть нарушая акцент и ритм, как негритянский блюз.
Но вспомни: ветер на свете есть. Пальцы с моими сплети.
Наша компания, Жилль и Пьерро… Забудем на миг их лица.
Скрыться за смутной листвой Ватто, в сердце пейзажа войти.
Хочешь ли ты вместе со мной в его деревах заблудиться?
вернуться
2
Дама червей пекла пирог
Целый летний денек.
Валет червей украл пирог
И пустился бежать наутек.
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: