О, нет ничего лучше, чем прекрасная погода, и здоровье,
и книги, и красивый пейзаж, и хорошее настроение, и
деятельное желание читать и мыслить, и амулет против
скуки, и, — если небу будет угодно, — немного светлого
вина, совсем прохладного, вынутого из погреба глубиной
в целую милю и к нему немного или много сухого
печенья с ратафией, — каменный бассейн для купания,
клубничная оранжерея, чтобы там возносить свои молитвы
Флоре, лошадка, привыкшая к иноходи, чтобы вы могли
проехать верхом десяток миль, а то и больше; двое-трое
чувствительных людей, с которыми можно поболтать;
двое-трое противных типов, с которыми можно подраться;
два-три чудака, чтобы посмеяться над ними, два-три увальня,
с которыми можно поспорить — в дождливый день вместо гантелей…
…До свидания, у меня встреча — я не могу взвешивать слова —
до свидания — не вставайте, прошу вас — я сам открою дверь —
до свидания — мы увидимся в понедельник.
Что ж, поболтаем! Но о чем?
Угрюмый ум нам нипочем,
Его мы тотчас развлечем.
Дено сказал: Des maux exquis —
Насчет изысканной тоски.
Мы к этому близки.
Теперь смертелен лишь цирро,
Лишь прозой заняты всерьез
И не боятся сильных доз.
Дено твердил нам: c’est la vie,
Но акварель, но соловьи…
Как хочешь назови.
Стихи последние сложил,
В них разговоры разрешил:
«Куда мешок я положил?»
Но и Дено сказать не смог,
Зачем со всех собачьих ног
Бежит в Шату щенок.
Остерегайтесь сильных доз,
Всех этих кроликов и коз
В лесах и рощах Фосс-Репоз.
Все стало ясно в ходе лет —
Поэзии на свете нет,
Потерян след.
Но говорят: весна была,
Машина розовая шла,
Врача какого-то везла
И выбросила под уклон
Младенца… Был завернут он
В «Либерасьон».
E
t j’ai rimé cette ode en rimes féminines
Pour que l’impression en restât plus poignante,
Et qu’au ressouvenir des chastes héroines…
<i>Théodore de Banville</i><a name="read_n_9_back" href="#read_n_9" class="note">[9]</a>.
Говорят, что различные версии
Существуют на этот счет,
Что на Корсике, как и в Персии,
Не разрешен развод.
* * *
Недалекие люди встречаются
Вплоть до наших лет,
Что за страшную скорость, случается,
Проклинают велосипед.
* * *
Мелкий торговец с бульвара дю Крим
Для бритья предлагает крем,
А рыба макрель свой дешевый грим
Кладет на лещей между тем.
Лучше мой маленький Лире…
Как мерзко, что обязан человек,
Не обученный воровать,
Не шулер, не бродяга, весь свой век
Медвежьей шкурой торговать.
В Париже принято, чтобы меховщики
Писали по-английски: furs — меха.
Мы произносим «ферс», иначе не с руки,
И рифма несколько глуха.
Но даже это в наши времена
Не привлекает в лавочки народ.
На русский кролик падает цена,
Каракуль не идет.
Нет, соболь, право, больше бы пошел
В паккарде приезжающей мадам,
Чем этот парадихлоробензол,
Что в нос шибает вам.
Бывает так, что сутки на пролет
Одни в лавчонке вы,
И запах шкур вздохнуть вам не дает, —
Романтика, увы!
Опоссум, как и выдра, наконец
Наскучит — черт один!
Как выразить тоску, что знает продавец
За стеклами витрин.
Но вспомни про громил, сверлящих потолок.
Судьба их тяжела.
Я видел в фильмах… Тяжки, знает бог,
Подобные дела.
А тот, кто ради новых башмаков
И уваженья дам
Сестру свою продать задешево готов
Гнуснейшим господам!
Бедняги, похитители детей,
Которых глупые отец и мать,
Чем положить в дупло несчастных сто рублей,
Убийство заставляют совершать!
А те, кому за жалкий миллион
Старух приходится рубить,
И складывать их в чаны, и бульон
На плитках газовых варить!
Нет, я твержу себе, припомнив этих всех:
Я погожу идти к ним до норы.
Я погожу грустить… Я глажу, глажу мех,
Накидки и ковры.
В тюрьме страшней, чем в лавочке моей, —
Я повторяю вслух.
Сто раз почистить норку веселей,
Чем убивать старух.
Уж лучше блеск на шкуры наводить,
Чем продавать наркотики, как вор.
Уж лучше из дому не выходить,
Храня свой скунс и свой бобер.
И смог ты или нет свой горностай продать,
И сбыты ль шеншилла или тюлень,
Есть радость горькая хоть в том, чтоб порицать
Эпоху, месяц, день…