Вскоре мама заболела, и все стало еще хуже. Сергей Сергеич прислал доктора, и тот, осмотрев ее, сказал, что у него нет лекарств, которые смогли бы ее вылечить.

Мама лежала два месяца, не вставая. Кормили нас в столовой для караульных, порции были маленькими и невкусными. Однажды она позвала меня, попросила внимательно выслушать. Мама просила позаботиться о брате и сестре, стать им вместо отца. Еще она сказала, что скоро уйдет к папе. Я плакал и просил не оставлять меня или забрать с собой. А она говорила, что мне нельзя, что я должен быть опорой для младших, что я сильный и смогу выдержать этот груз - не то, что она сама. Она прижала меня, дрожащего и залитого слезами к своей груди и долго гладила меня по голове, напевая детские колыбельные, до тех пор, пока я не успокоился. А на утро она умерла.

Во время похорон мамы я стоял и держал за руки сестру и брата. Они прижались ко мне и плакали. Внезапно мне стало так жалко их, что ненависть переросла во что-то огромное и непонятное. Я понял, что это мои самые близкие люди, и что теперь я должен заботься о них, должен оберегать и обеспечивать их всем необходимым.

С этого времени я стал работать. Так как я почти ничего не умел, мне давали самые простые, а, значит, и самые грязные и тяжелые работы. Мои бывшие друзья стали насмехаться надо мной и обзывать «говнотасом», но у меня не было сил даже на то что бы огрызаться. Только Васька никогда не обижал и даже вступался за меня. Но его мама не одобряла нашей дружбы, хотя всего два года назад она часто называла меня самым хорошим мальчиком на станции, особенно, когда рядом был папа.

Однажды вечером, возвращаясь с работы, я застал мальчишек, роющихся в наших пожитках. Вику и Мишу держали за руки и зажимали им рты. Я бросился на помощь, но меня избили и сбросили с платформы. На наше счастье шум услышал патруль и спас нас. После этого инцидента мы переехали в мое убежище и стали жить там. Взрослые люди пробраться в него не могли, большие монстры тоже, а от мелких мы защищалась копьями. Так мы и жили: я ходил на заработки, Вика готовила и следила за Мишей, Миша мастерил капканы и ловушки на крыс.

Монотонное шагание по рельсам очень усыпляло и утомляло. Я старался шагать в ногу с Колдуном, но не попадал на шпалы, и шаг получался рваный: длинный шаг - шпала, длинный шаг - шпала, короткий шаг - промежуток, короткий шаг - шпала, и опять длинный шаг - шпала. Я искоса поглядывал на нашего провожатого. Выглядел он довольно необычно, и даже можно сказать странновато, все эти мешочки, амулеты, четки и браслеты - придавали его облику устрашающий и вместе с тем загадочный вид. Кто этот человек и зачем он нас выкупил за такую огромную цену? Под монотонность шагов я опять сполз в свои мысли, теперь в моей голове вертелись сцены ближайшего будущего. «Куда мы идем? Зачем? Что с нами будет? - в голове роились вопросы, но ответы получить не представлялось возможным, по крайней мере пока. - Допустим, Колдун нас забрал на свои опыты - но тогда он заплатил слишком высокую цену. За три цинка патронов, головорезы, вроде шайки Коршуна, натаскали бы ему три десятка ребятишек. Может, он хочет нас замучить ради своих садистских прихотей?  Но опять же, слишком сложной и затратной дорогой он пошел. А если мы какие-нибудь уникальные дети, и других таких нет? Может быть, но что-то я сомневаюсь. Факт в том, что ему нужны именно мы. Что он в нас нашел - не совсем ясно. Может, ему нужны подмастерья? Это, наверное, было бы наилучшим вариантом. Все это странно и так быстро меняется, что я не успеваю за событиями, мне нужно немного передохнуть и хорошенько все обдумать на свежую голову».

Вдруг мы остановились. Колдун отошел в одно из ответвлений и скоро вытащил оттуда первый цинк патронов, за ним вышел дядя Гена и его подчиненный, дядя Петя. И вот, патрульные разворачиваются и направляются домой.

Дом, что такое дом? Наверное, это не только то место где у тебя есть угол для сна, но, как мне кажется, это то место, где тебя ждут, где находятся любимые тобой и любящие тебя люди. Наверное, это то место куда ты можешь прийти, уставший, голодный, больной, а там добрые и ласковые руки перевяжут твои раны, уложат в мягкую постель, напоят и накормят тебя. Там те, что будут рядом с тобой, будут защищать и оберегать твой покой до тех пор, пока ты не выздоровеешь, не отдохнешь, не восстановишь силы; и тогда тебе соберут еды в дорогу, поцелуют и пожелают доброго пути и удачи. Вот, наверное, что такое дом. По крайней мере так было у папы с мамой. Мама обеспечивала папе такой уют, такой уход, что папа изо всех сил старался вернуться домой целым и невредимым, хотя бы даже для того, чтобы не расстраивать маму. Такой же уход инстинктивно пыталась создать и Вика для меня, но что может маленькая девочка в таких условиях? И все же я был ей очень благодарен. И вот этого дома больше нет, весь наш уют на дне старенького, дырявого вещмешка. Что там впереди? Найдут ли они новый дом? Никто этого не знает.

Патрульные уходили. За ними, сгорбившись и безвольно качая головой, шел их командир дядя Гена. «Что это с ним?» - удивился я. Никогда еще не видел бравого командира, лучшего ученика отца в таком состоянии. И вдруг понимание молнией мелькнуло в моей голове. Дяде Гене СТЫДНО, стыдно за то, что не помог нам тогда, когда умер его учитель, за то, что не помог нам потом, когда умерла его жена, не помог сейчас, когда нас продали незнакомому человеку.

- Мы прощаем вас, - сказал я.

Дядя Гена остановился, его плечи затряслись, он повернулся и бросился к нам. Он принялся что-то предлагать, но Колдун и я стали его отговаривать и успокаивать. В конце концов он сдался и направился за своими людьми, но у меня в голове крутилось еще, что-то, что я еще должен был сделать, без чего я не мог отпустить этого человека. И вот, когда он почти скрылся в полумраке я понял, что нужно еще сделать.

- Мы прощаем вас всех. Передайте всем на станции, мы вас прощаем, - вновь сказал я.

Дядя Гена опять вернулся, и передал нож моего отца, обнял нас и бросился назад. Мы тоже не стали задерживаться и спустя несколько секунд уже бежали в противоположном направлении.

Я полностью сосредоточился на ритме шпал, но Вика упорно не хотела попадать в него. Тогда я стал тихонько нафыркивать, как ёжик, изображаемый когда-то папой, ритмичную мелодию: фу-фу-фы-фу-фу-фы. Вика приспособилась и стало получаться. Чародей иногда останавливался и что-то делал с рельсами, шпалами и стенами рядом с нами. Миша, сидевший у него на спине, с огромным интересом смотрел на его манипуляции. Мишанька на самом деле очень любил всякие механические штучки, немало дней мы провели, питаясь исключительно крысами, пойманными в его хитроумные ловушки. Однако, вскоре вдалеке забрезжил свет, и мы вышли на заставу.  Наш провожатый довольно легко договорился с патрулем, и мы поспешили к следующему переходу. На выходе нас тоже почти не проверяли, но нам не повезло. В противоположный тоннель ворвались бойцы Коршуна, и все завертелось по новой. Понимая, что другого шанса помочь не представится, я, выдрав лист из блокнота папы, написал письмо, вроде как от мамы к деду, и сунул его в рюкзак нашего Колдуна.

Коршун долго ярился, но мое письмо, найденное в вещах Колдуна, дало нам право уйти со станции. Мало того, местный начстанции помог нам выиграть время, задержав злодеев.

И вот мы опять в тоннеле, бежим изо всех сил. Вика теперь считает шпалы, и я уже не догоняю ее.

- Стоять, Колдун! - раздалось из темноты, и тотчас нас ослепили фонари.

Рука Вики задрожала, неужели опять? Неужели снова этот кошмар?

Но нет, Колдун не стал ждать, он опустил и спрятал за своей спиной Мишу, а затем, дав последний шанс напавшим, сделал пасс ладонью, словно выхватывая из пустоты мячик. И вот, осмелившийся напасть на него бандит, лежит; его пальцы пытаются разжать невидимый капкан жестоких рук, задушивших его, а два его компаньона стоят на коленях, лицом к стенке. Что произошло, я так и не понял, но дернувший за куртку Колдун напомнил: нужно бежать. И вот мы снова считаем шпалы. Прошло довольно много времени: даже я, не говоря про Вику, устал. Но Миша и даже Колдун, тащивший его все это время на загривке, чувствовали себя хорошо.