Но работала в нашем цехе мастером пожилая уже женщина, Юлия Константиновна. Девчонкой она на фронт попала санитаркой, имела боевые награды, да и в мирной жизни вела себя смело и независимо. Парторг бы ее давно с места выжил, но на ней держалось производство целого участка и заводское начальство ее высоко ценило. И вот эта Юлия Константиновна видит, что рабочие люто возненавидели парторга, даже стали уходить из нашего цеха. Решилась она встать на сторону рабочих и избавить их от этого идеологического чудища. Видимо, был у нее сговор со старыми рабочими, потому что поддержали ее в первую очередь они, а за ними уже и другие. Вот что она придумала, чтобы свалить парторга.

На заводском дворе у нас был скверик, а в нем фонтан и скамейки вокруг. И Юлия Константиновна сговорилась с рабочими внести «почин», которые так любил парторг: отдать всем тринадцатую зарплату на сооружение вместо фонтана памятника Ленину — в знак благодарности государству и родной партии за эту самую тринадцатую.

С нетерпением мы ждали годового собрания в цехе. Обычно, когда такие собрания объявляют, рабочие, а особенно работницы, не знают, как от них увернуться. Проводятся эти собрания после работы, а чтобы несознательные работяги домой не убежали, закрывается на это время проходная. Но в любом заборе найдется дыра, и наши работницы через дыры в заводском заборе убегали к своим семьям с собраний и митингов в защиту мира. Но на это собрание пришли все как одна: очень уж интересно было им посмотреть, чем кончится отважный поход Юлии Константиновны против парторга. И хотя лишних денег ни у кого не было и во всяком кармане нашлось бы место для тринадцатой зарплаты, никому не жаль было ее потерять, лишь бы от зануды-парторга избавиться. К тому же он половины рабочих этих денег уже лишил либо частично, либо полностью. Нажал и на бригадиров, и на мастеров, и на начальника цеха, чтобы ни одно нарушение дисциплины не прошло без следа. Потому работягам терять было нечего, а толковые мастера и бригадиры решились своими тринадцатыми поступиться, потому что и им невмоготу стало: были они хозяевами на производстве, а стали мальчиками и девочками на побегушках у парторга.

И вот началось долгожданное собрание. Начальник цеха все свои цифры с трибуны в зал высыпал; план-переплан-перевыполнение-недовыполнение, собрал бумажки и ушел обратно в президиум. Взгромоздился на трибуну парторг и начал по бумажке долдонить, как партия проявила заботу обо всех рабочих, дала им тринадцатую зарплату, а вот отдельные несознательные рабочие… и пошел… и пошел…

После парторга берет слово Юлия Константиновна, выходит и не спеша начинает повторять все только что сказанное парторгом: партия и правительство, правительство и партия… Словом, прошла зима, настало лето — спасибо, партия, за это! Удивляемся мы, что это она ту же мочалку жевать принялась, уж не струсила ли в последнюю минуту? А она тянет резину и все на дверь поглядывает и на часы. Парторг, он же и председательствовал на собрании, постучал карандашиком по графинчику: «Регламент, Юлия Константиновна!» Она ему в ответ ласково улыбнулась, кивнула и дальше продолжала говорить одними цитатами из Ленина: «Как сказал Ленин, как заметил Владимир Ильич…» Парторг вздыхает, а ничего сделать не может: не рискует перебить оратора, когда тот ленинскими цитатами сыпет.

Тянет Юлия Константиновна свою «лениншну», а тут и отворяется дверь в зал и входят торжественно корреспондент и фотограф, а за ними семенит довольный редактор заводской многотиражки. Подбегает редактор к парторгу, изгибается над ним и шепчет так, что на весь зал слышно. Из «Ленинградской правды»! Парторг, довольный, кланяется, руками разводит: «Добро пожаловать!», а сам мигает и машет Юлии Константиновне, чтобы закруглялась. А та улыбается и громким голосом сообщает:

— И вот, в свете всего сказанного, группа рабочих и инженерно-технических работников нашего цеха решила в знак благодарности партии и правительству отказаться от первой тринадцатой зарплаты, а на эти деньги поставить в заводском сквере памятник Ленину — на месте фонтана.

Услышав долгожданные слова, зал разражается бурными аплодисментами. А Юлия Константиновна, чуть переждав овации, продолжает:

— Мы уверены, что нас поддержит администрация, и в первую очередь наш уважаемый парторг Василий Иванович! И поворачивается она к президиуму и с улыбкой приглашает парторга на свое место:

— Ждем вашего слова, Василий Иванович!

В президиуме половина улыбается — те, кто уже был в курсе выдумки Юлии Константиновны, а другая половина, прихвостни парторга, уловив его недовольство, сами недовольно пожимают плечами.

Выходит наш Василий Иванович на трибуну и начинает:

— Я не знаю, кто позволил эту самодеятельность? Кто разрешил этот необдуманный почин? С кем это согласовано? Такие скороспелые инициативы партком не может поддерживать. Мы должны сначала все обсудить с товарищами, соотнестись с вышестоящими организациями.

И тут слово берет комсомольский вожак Алик Бочагин:

— Удивляюсь я вам, Василий Иванович. Не ожидал я слышать такое от старшего партийного товарища! Что значит «самодеятельность»? Настоящий почин и должен быть самодеятельным, а не сфабрикованным в тиши кабинетов, как это порой еще бывает! Мы комсомольцы, всецело поддерживаем почин рабочих нашего цеха и беремся дополнительно помочь в расчистке места под памятник Владимиру Ильичу! Да здравствует памятник вечно живому Ленину вместо фонтанов бюрократии!

Выдал он эту залепуху в стиле боевых двадцатых, а зал доволен, смеется и аплодирует: теперь уже парторгу этот почин не закопать! Плакали его личные денежки, его собственная тринадцатая, а с нею и премии других прихлебателей. Корреспондент из «Правды» страшно доволен: «Какой материал! Завтра же это будет в газете!» Бегает по залу, интервью берет, фотограф щелкает вспышкой, а парторг со своими стоят кучкой, и слышим мы там ропот недовольства. Кто-то кому-то бросил: «Надо завтра в обком звонить, пусть там разберутся, что это за почины тут сами собой заводятся?»

А назавтра выходит «Ленинградская правде» со статьей корреспондента о нашем почине и с таким заключительным абзацем: «Очень жаль, что инициатива рабочих не встретила должного понимания там, где, казалось бы, ее должны были всецело поддержать — в парторганизации цеха».

Слетел наш парторг, а на его место поставили вскоре Алика Бочагина, который хоть тоже болтун был изрядный, но понимал, что кто-то болтает, а кто-то и работает: с рабочими он вел себя осторожнее.

Памятник Ленина в заводском дворе соорудили, и прозвал его заводской народ «памятником Ильичу и Константиновне», имея ввиду, конечно, не Надежду Константиновну Крупскую, а нашу Юлию Константиновну. Правда, ее через год тоже выжили на пенсию, но это уже другая история.

Посмеялись женщины над незадачливым парторгом и пожалели Юлию Константиновну.

Тут подошла очередь говорить Валентине, и она начала:

Сейчас я вам по секрету, подружки, расскажу одну диссидентскую историю, связанную с деньгами ЦРУ. А вы погодите, Галина, возмущаться, сначала выслушайте. Я эту историю знаю из первых рук, от следователя КГБ, который ею занимался. Только очень вас прошу, никогда не ссылайтесь на меня, если вздумаете ее кому пересказывать! Фамилию следователя я вам не назову, а из диссидентских ни одной не запомнила. Запомнились мне почему-то только имена двух дочек ссыльного — Даша и Саша. Впрочем, это ведь неважно. Вы, Галя, сами скажете и без имен, похоже это на правду или нет.

Историю мне эту рассказал мой знакомый, работавший недолгое время в КГБ. Я назову его Евгений, но это не настоящее его имя, а только взято мной для рассказа.

Евгений окончил юридический факультет Ленинградского университета, и пригласили его работать в КГБ. Был он там младшим следователем, проще говоря, мальчиком на посылках. А потом было у него одно дело, после которого он из КГБ ушел и стал вскоре простым адвокатом. Как-то я его спросила, что ж он отказался от такой блестящей карьеры. И вот что он мне рассказал, но повторяю — по большому секрету!