— Там так хорошо! — сказала я.

— Было… Теперь стадион наш не узнать.

— Тоже копают?

— Еще как. Посмотрите сами.

Красивый изгиб реки. Деревья противоположного берега низко наклонились над водой. Ворота стадиона распахнуты. Грузовики подвозят бревна. Футбольное поле завалено досками. Вырыты длинные канавы, строят щели. Подходят всё новые группы людей с лопатами, ломами. Военные указывают место работы. Женщины старые и молодые, пожилые мужчины в блузах, подростки копают, таскают землю, бревна, доски. Почти не слышно разговоров.

На стадион вошло несколько колонн. По-военному остановились. Принялись рыть окопы. Утрамбованная земля плохо поддавалась. Били ломами. Пот заливал лица. Светлые майки быстро делались грязными. А землю всё копали. Зеленые кусты вырывали с корнем, спиливали, где надо, деревья. По-прежнему спокойно журчала вода в Невке, манила своей прохладой. В короткие промежутки отдыха люди прыгали с берега, не раздеваясь. Освежались. Потом опять копали.

— Маруся, а на фабрике так же работают?

— Да, нагрузка двойная, а то и больше. Иначе нельзя.

Лицо Маруси сурово. Она — начальник санитарной команды в своем цехе. Ей много надо сделать, о многом позаботиться. Немецкие самолеты всё чаще кружат над городом.

Хотели целый час побыть с ней вместе на стадионе, но и пятнадцати минут не прошло, как Маруся заторопилась на фабрику.

Проводила ее, простилась.

Из фабричных ворот вышла колонна девушек. Среди них я узнала Асю.

— На оборонные работы уезжаем! — на ходу крикнула она.

Девушки затянули песню.

Они идут к передовой линии. Враг наступает. Я вышла на набережную.

Здесь тоже копают, а какой это был чудесный уголок Ленинграда! Аллея серебристых тополей вдоль берега. Глянцевитая темная зелень и бархатная, серебряная подпушка. Ветер поворачивает листву. Контраст цветов придает тополю фантастический вид. Игра светлого и темного в тени и на ярком солнце. Стадион окружен тополями. В их серебристых кружевах площадки были такие нарядные, праздничные. Теперь страшно видеть обнаженные корни, слышать удары топора и тихий строй медленно падающих великанов. Всюду рвы, огромные ямы, вывороченная земля.

Война…

Всё чаще затихшие улицы прорезает отвратительный вой сирены.

«Воздушная тревога! Воздушная тревога!» — ревет радио.

Фашистские разведчики носятся над городом. Ухают зенитки. Пока не бомбят. Но ленинградцы чувствуют близость бомбежки, расширяют бомбоубежища, укрепляют группы самозащиты.

Ленинград становится прифронтовым городом. Население от мала до велика следит за всеми подозрительными людьми. В большом количестве засылают фашисты в город диверсантов и шпионов. Много их переловили ленинградцы. Бывают и ошибки. Не в меру любопытных тоже отводят в милицию. Одного толстого инженера в заграничном костюме пять раз приводили, принимая за немца. Проверив документы, извинялись за причиненное беспокойство. Инженер добродушно смеялся: «Меня радует бдительность. Лучше пять раз задержать напрасно, чем упустить врага».

Я по ночам дежурю у ворот дома. Записалась в пожарное звено. Днем вместе с женой Ведерникова наблюдаю за своим домом и чердаком. Ведерникова часто уходит в очередь за продуктами. Я остаюсь одна во всем доме. Неро — верный помощник. Он смотрит за калитку и не пускает посторонних. Грудью ложится на подойник, свесив передние лапы в открытое окно. От его зоркости трудно уйти. Громким лаем извещает он о приближении чужого.

Как-то утром я пропалывала грядки. Пришел пожарный. Попросил показать чердак. Поднялась с ним и вдруг слышу радостный, захлебывающийся визг Неро.

Быстро спустилась.

— Леня!

Он стоял передо мной, загорелый, веселый, немного похудевший.

— Был в городе, забежал повидаться, — сказал он коротко.

Посидел недолго, расспросил обо всем и уехал. Промелькнул, как во сне…

Завыла сирена. Я снова пошла на чердак. Там было душно и жарко. Тревога длилась больше часа. Кружилась голова. Спускаясь с крутой лестницы, упала, Ушиблась. После этого договорилась во время тревоги дежурить в саду: оттуда хорошо видно и крышу, и дом.

Непрерывно гудят сирены.

Стою в саду, у дерева, и смотрю на синее небо, на солнце, на бабочек. Кажется невозможным залить кровью такой сияющий мир! А фронт все ближе. Бои уже идут под Островом и Псковом. Детей, отправленных в юго-западные районы области, спешно возвращают обратно. Туда подошли уже фашисты. Одни матери едут на розыски, другие надеются, что детей привезут.

Прачка принесла сырое белье:

— Возьмите. Не успела досушить. Уезжаю искать ребятишек.

— Куда же вы поедете, Надежда Павловна?

— Сама не знаю. Говорят, везде немцы.

Прощаясь, она заплакала:

— Может, не увидимся больше, так вы уж ребят моих не оставьте.

Много детей вернулось в Ленинград. Сад опять наполнился ими. Но они стали другие. Они испуганно притихли. Матери ни на шаг не отпускают их от себя. Дети Надежды Павловны тоже приехали. Не найдя дома матери, они не знали, куда деваться. Их временно поселили в школе. Вскоре вернулась и Надежда Павловна. Она не доехала до села, куда были отправлены ребята. Там уже хозяйничали немцы. Ей не могли дать точных справок. Она не знала: попали в плен ее дети или вывезены. Встречные колхозники утверждали, что вывезли всех ребят.

Она бросилась на соседнюю станцию. Со страшной быстротой приближался фронт. Кругом стреляли. Стояли разбитые поезда, валялись трупы. Надежда Павловна вместе с другой матерью, нашедшей своего сына, переходила поле. Внезапно началась стрельба из орудий. Снаряды ложились совсем близко. Женщины метались. Броситься назад? Там снаряд. Вперед? Везде летят осколки.

— Ложитесь! — закричали им военные.

— Мы легли, где стояли, закрыли головы руками. Моя спутница положила ребенка в небольшую яму, сама легла рядом, — рассказывала Надежда Павловна. — Нас засыпало землей. Я лежу тихо, боюсь пошевелиться. Скоро выстрелы смолкли. Стряхнув землю, выглядываю. Села. Ничего. Жива. Только в голове шумит, и тело избитое. «Мама, — трясет мальчишка мать, — Вылезай, не стреляют!» Женщина молчит. Посмотрела на нее — вижу: полголовы оторвано!.. Времени терять нельзя. Взяла мальчишку за руку и побежала. К вечеру на станцию попали. Нас посадили в поезд и окольными путями привезли в Ленинград. Вот страсти-то испытала. На самой войне побывала!..

Вернувшиеся ребята вечерами собираются в саду. Они рассказывают, что видели по дороге. Восьмилетний большеголовый Лека, брат Тамары, стоит у дерева, заснув руки в красные лыжные штаны.

— Да, мы тоже видели, как бомба упала. Какая-то бабушка сидела на пороге, картошку чистила. После бомбы бабушка лежала, а ноги у нее далеко отлетели…

Со всех сторон прибывают беженцы. Население увеличивается. Испуганные матери боятся эвакуироваться.

— Ленинград защитят. Здесь спокойнее, чем где-либо.

Но благоразумные говорят: все же лучше жить подальше от фронта. И уезжают, бросая вещи и квартиры.

С каждым днем становится труднее эвакуироваться. Фашисты бомбят железные дороги. Все больше и больше обрывается связь города с внешним миром. Народу очень много. Подвоз продуктов сокращается. Приходится часами стоять в очередях.

Объявили о введении продовольственных карточек.

Перед вечером позвонили по телефону и сообщили, что для нужд фронта у частных лиц снимают телефоны. Вскоре пришел работник телефонной станции и снял аппарат.

Радиоприемник тоже сдала. Трансляцию провести не удавалось. Еще тоскливее стало на душе. Совсем сузилось общение с внешним миром.

Война…

Отнесла в ведре песок на чердак. Проверила бочки, есть ли в них вода. Пошла в домоуправление, отвоевала там лопату для своего пожарного звена. Получив добавочно багор, довольная несла его на плече. Было нестерпимо жарко. Трава желтела. Увядшие листья салата, репы молили о прохладе.

На чердаке положила багор рядом со щипцами.

Теперь все готово для защиты дома от зажигалок.