— Погода навела на меня тоску. Огонь разогнал ее. Смотри, Муля, как рассыпаются в пепел груды горящего золота. Мне всегда хочется у камелька рассказывать сказки или вспоминать детство… что-нибудь хорошее.

Я думала сейчас о нашем городе, о моем приезде сюда, о дружбе с Ленинградом, перешедшей в большую, настоящую любовь. Ты знаешь, по рассказам Петербург представлялся мне чудесным городом. Мечтала жить в нем. Окончив гимназию, приехала. Сначала Питер показался мне чужим и страшным. Длинные улицы с высокими каменными домами. Солнца не видно, небо далеко. Дышать нечем. Точно в трубе, со всех сторон тебя давит. Не сравнить с пихтовыми, сосновыми лесами. Потянуло назад, к природе. Но потом красота зданий, река в граните, Медный всадник очаровали меня. А музеи, картины!.. Часами, днями пропадала там. Поразила красота полотен, созданных человеческим гением. Музеи столетиями сохраняют ее. Сила и чары города покорили меня.

И вот я безвыездно живу здесь уже тридцать пять лет!..

Все время работала с книгой. Два года назад стала художником. Теперь живопись для меня — смысл всей жизни…

— Знаешь, Муля, вчера я опять была в Мартышкине.

— Как правильно ты сделала, что похоронила Михаила Васильевича там, на берегу моря, под этой чудесной сосной!

Мне не хотелось ставить на могиле Михаила Васильевича обычный памятник. Я выбрала эту сосну и привезла с моря камень. Ствол сосны розовый, прямой. Высоко вверху зеленая шапка ветвей. Летом солнце палит. Даже песок раскален. Под самым деревом тень…

Одна за другой набегали мысли. Муля не хотела их прерывать. Она молча помешала в печке.

Настоящая любовь не умирает. Она больше смерти. Личное горе вспыхивает внезапно, отбрасывает контроль мозга, ураганом несется по всему существу. Остановить эту бурю ты не всегда властен. Так случилось и со мной. Я думала, что жизнь меня закалила. А вот — нет: смерть любимого, большого друга сломила. Признаться — жить не хотелось… Но на работу я вышла сейчас же после похорон. Заведующий книгоиздательством предложил мне поехать в санаторий. Отказалась. Попросила дать еще больше работы. И началась для меня странная, двойная жизнь. Ночью сердце разрывалось от горя, глаз сомкнуть не могла. Каждая мелочь напоминала его. На работе была совсем другая. Чувствовала свои обязанности, как часовой на посту. Забывала горе и работала, работала… Двойная нагрузка помогла. Дисциплина взяла на повод ослабленную горем волю.

Прошло шесть лет, и вот — живу.

С юношеских лет привыкла чувствовать жизнь, как борьбу. После Октября поняла: жить — это значит всеми силами помогать своей стране.

Я всегда любила живопись, любила музыку. Перед творцами их готова была преклоняться. Таким я чувствовала и Михаила Васильевича. Самые светлые минуты моей жизни — это его изумительная музыка. Рисунки с натуры, нежные, солнечные акварели пленяли меня. Казалось, самое большое, что я могу сделать для такого человека, — это служить ему, создать для него жизнь простую, хорошую, во всем быть ему товарищем и настоящим другом. Я многого не понимала… Только коснувшись красок, начав писать, почувствовала язык искусства. Если бы познать эту радость в дни его жизни, вместе видеть, чувствовать!

Думала — в жизни надо быть чернорабочей, это важнее. Не понимала, что жизни нужны и чернорабочие, и художники. Правда, поздновато, но все же я сделалась художником. Живопись захватила, овладела всем моим существом. И теперь я могу часами, днями работать, забывая о пище и сне…

Печь потухла, даже угли погасли.

— Смотри, Муля, — сказала я, — как уютно в комнате при свете настольной лампы. Надо на зиму устраиваться.

— Сколько у тебя цветов, Оля! Точно сад пришел в комнату.

— Я люблю цветы. Мне кажется, они дольше и бережнее умеют хранить свет солнца.

Сегодня у Мули мы читаем вышедшие номера детского журнала.

Муля живет близко, на нашей улице, в старинном каменном доме. Стены его толстые, печи белые, изразцовые. Окна высокие, полукруглые. Половину маленькой комнаты занимает рояль, место остается только для кровати и стола.

— Тесновато у тебя, Муля!..

— Ничего. Зато могу играть вечерами. Ребят не разбужу.

Мы прошли в соседнюю комнату. Там живет Мулина сестра Ксения с двумя дочками — близнецами Галей и Наташей. Громадный буфет и три кровати почти незаметны в большой комнате.

Мы раздвинули стол. Он, потеряв свою круглую форму, стал длинным.

— А тебе дадут в июне отпуск? — спросила я.

— Обещали. Я досрочно сдала в Москву часть исследовательской работы для Дворца Советов. Думаю, вовремя всё закончу.

— Смотри, Муля, не заключай много договоров, этим летом мы должны обязательно уехать из города.

— Не бойся, на Отпуск заработаю и поедем!

В передней раздался звонок. Явились двадцать юных авторов разом.

Муля положила на стол три вышедших номера рукописного журнала «Ребята». Переписывали их девочки Тоня и Нина. Шрифт получился довольно крупный. Обложки яркие, разноцветные.

Мы с Марией Владимировной бережно относились к тексту. Наша редактура сводилась к исправлению орфографических ошибок да к легкой правке особенно корявых фраз.

Первый номер выпустили в конце лета. Второй — ко дню Октябрьской революции, последний — к Новому году.

Мальчики насмешливо отнеслись к журналу и сразу отказались участвовать в нем. Но для второго номера они сами принесли мне свои произведения. Их участие ввело в журнал военные темы. Появились рисунки самолетов, пушек, кораблей.

Началось обсуждение журнала. Я глядела на внимательные, серьезные лица детей. Сначала они стеснялись критиковать. Потом стали говорить горячо и просто.

Одного мальчика выругали за плохое стихотворение. Он обиделся и вскочил со стула.

— Сиди! — крикнула Тамара. — Ты думаешь — настоящих писателей не ругают? Еще как здорово ругают!

— Ты сначала поленился, а в последнем номере хорошо написал! — вмешалась Мария Владимировна.

Мальчонка широко улыбнулся и не убежал.

Я с интересом следила за маленькими авторами. Работа в журнале очень увлекала их. Подымалась и росла творческая сила детей. Не на изобретение шалостей она была теперь направлена, а на что-то большое, хорошее. Меня поражали талантливость ребят, их желание сделать все как можно лучше. Индивидуальность каждого выявлялась все ярче.

Если подольше поработать с ними — можно помочь им найти свой настоящий путь!

День Первого мая 1941 года. Солнечный, ясный, немного холодный. Ира в новом платье, с модной прической, надушенная, стоит у окна:

— Брать пальто или нет?

— Обязательно бери. Или дождик, или снег пойдет, — шутит Леня.

Накинув жакетку, Ира торопливо идет к двери. Леня — за ней:

— Я тебя провожу до Большого проспекта.

Дверь захлопнулась. Я посмотрела на часы. Пойду на демонстрацию позднее, а сейчас немного порисую. Набросала легко здание завода. Молодая зелень кругом. Прозрачный весенний воздух. Работать красками приятно. Акварель почти готова.

Часы пробили двенадцать. Очнулась.

Допишу после демонстрации. Оделась по-праздничному, вышла на улицу. На Кировском проспекте примкнула к колоннам. Повернули на Большой. Через всю Улицу перекинуты гирлянды флажков и флагов. Под ними шагают дети, физкультурники, рабочие. Несут яркие знамена, транспаранты, лозунги. Ряды стройные. По асфальту идти легко.

На перекрестке — пробка. Колонны останавливаются. Моментально организуются игры, танцы, песни. Жарко. Все разогрелись, сбросили пальто. Заиграл оркестр, двинулись дальше.

Идем по Тучкову мосту. С Первой линии свернули на набережную, вышли к Зимнему дворцу. Вот и площадь — нарядная, праздничная. Здание штаба, дворец — в алых полотнищах.

Подходя к трибунам, все подтягиваются. Шаг четкий. «Уррра-а!» — повторяют десятки тысяч голосов. В несколько рядов проходят колонны, и нет им конца.

На Марсовом поле демонстранты расходятся по домам.