— Пойдемте сюда, — говорит Маруся. Она — распорядитель. — Сейчас кончается состязание в беге.

Протянута красная ленточка. Кругом толпится народ. Это всё рабочие с соседних фабрик. Пожилые пришли посмотреть на своих детей. Молодежь следит, затаив дыхание, за друзьями.

— Бегут!

Из-за поворота показались две девушки в белых майках. На груди у них номера. Мчатся рядом.

— Валька, скорей! — неистово кричит подросток лет шестнадцати, стоя у самой ленточки.

— Не мешай! — строго говорит Маруся. Отстраняет его с дороги.

Девушки прибежали вместе. В одно время коснулись финишной ленточки. Поднялся неистовый шум. Одни доказывали, что Валя первая, другие считали победительницей стриженую тоненькую Муру.

Споры меня не интересуют. Пошла вдоль берега. Навстречу то и дело попадались запыхавшиеся бегуны. Красные, они тяжело дышали.

На площадке около волейбольной сетки встретила Асю Петрову. Я многих девушек с фабрики знала благодаря ей. С Асей давно познакомилась на пляже. Она прыгала с трамплина в воду легко и вольно. Мне хотелось зарисовать ее гибкое тело. Попросила разрешения, потом разговорились, познакомились.

— Ася, играешь сегодня? У тебя такой воинственный вид.

— Ага, играем! Против сильной мужской команды! Не хотим уступать им. Девушки у меня все боевые!

Ася тряхнула белой, как лен, головой. В прищуренных глазах блеснул огонь.

— Вон они, наши противники!

По усыпанной песком площадке шла группа юношей. Все они в полосатых майках, без фуражек.

— Явились наконец! На пять минут запоздали.

— Виноваты, товарищ начальник, — сказал широкоплечий юноша, подходя к Асе.

Игра началась. Сначала мужская команда брала верх. Ася приуныла. Нервничать начала. Потом взяла себя в руки. Заставила девушек подтянуться. Счастье игры перешло на их сторону. Ася не бегала, а летала. Прыгала, подхватывая мяч. Девушки от нее не отставали. Победа осталась за ними.

Какая мирная, радостная жизнь!

Я неплохо поработала летом. Целая папка акварелей лежит на шкафу. Знакомые художники придирчиво пересмотрели их. Сказали: шагаю вперед. Но мне кажется — я работаю не в полную силу. Надо перестроить свой день, вставать раньше. Теперь с восьми часов темнеет, писать красками нельзя.

Живой натуры у меня мало. Знакомые ребята — непоседы. Пройдет полчаса — заскучают, убегут… Увидела Неро. Он блаженно спит на коврике. Рыжая шерсть золотом отливает на синем. Поспешно вытаскиваю кисти и краски. И вот — голова спящей собаки почти готова Внезапно Неро перевернулся. Пересаживаюсь на другую сторону. В столовой Ира зазвенела посудой. Собака сейчас же умчалась к ней. Попробуй, зарисуй.

Принесли почту. Среди газет и писем — бандероль. Откуда это? Развернула. Вынула объемистую книгу. На темном фоне обложки по диагонали четкая надпись: «Маяковскому».

Так вот она, книга, где напечатаны мои воспоминания о поэте! Быстро перелистываю страницы. Нашла. Принялась читать. И ярко, с мельчайшими подробностями вспомнила, как были написаны эти воспоминания.

…1 января 1940 года. Восемь месяцев тому назад. Я только что опустила тяжелые занавески. Проверила, хорошо ли затемнена комната.

— Тебя к телефону! — позвала Ира.

Говорил незнакомый писатель. Он просил разрешения вдвоем с товарищем зайти ко мне. Интересовался, нет ли в рукописях Михаила Васильевича упоминаний о Маяковском.

Вечером они пришли.

Высокий, худощавый поэт доброжелательно, с любопытством разглядывал и расспрашивал меня. Его товарищ, критик, быстро перелистал рукопись Михаила Васильевича.

— А вы знали Маяковского? — спросил он.

— Конечно! Владимир Владимирович был здесь частым гостем в тысяча девятьсот двенадцатом — тысяча девятьсот тринадцатом годах.

— В какой комнате? — полюбопытствовал поэт.

— Во всех!

Взглянув на зеркало, я рассмеялась.

— Вы что-то веселое вспомнили?

— Знаете, Маяковский был выше наших дверей. Ударится о косяк и сразу к зеркалу. Потирая лоб, скажет: «Опять синяк набил!»

Поэт засмеялся, а критик деловито предложил:

— Вот что, напишите-ка вы нам все, что помните о Маяковском!

— Да, да, напишите! — подхватил высокий.

Я с изумлением глядела на своих гостей. Думала — шутят. Но они не шутили.

— Я никогда не писала. Даже не знаю, как взяться за это дело!

— А вы не стесняйтесь. Пишите, что помните. Если плохо выйдет, мы используем вашу рукопись как материал…

Это мне не совсем понравилось. Я решительно отказалась.

Поэт был более наблюдателен. Он серьезно сказал:

— О Маяковском надо собрать все, что можно. Это необходимо для жизни.

— Для жизни? — переспросила я и согласилась попробовать. Мне дали три дня сроку.

Наутро храбро взяла бумагу и перо. Долго сидела над ними и думала: как начать? Бросила все и пошла гулять. Всю дорогу искала первые слова. Ничего не получалось. Заглянула к Марии Владимировне. Она тоже не могла помочь. Сама не знала.

Так прошел первый день из трех. Что же делать? А слово надо держать. Отказываться стыдно!..

И вдруг вспомнила. Михаил Васильевич любил говорить, что художнику полезно знать, как работает писатель, и писателю — как работает художник. Стала писать, как рисую. Одна за другой вставали передо мной картины прошлого. Правда, забыла уже многое. Но отдельные кусочки остались в памяти живыми. Вот, как сейчас, вижу комнату, осенние листья на полу. Открыта дверь террасы. Елена Гуро читает свои стихи. У косяка двери стоит высокий юноша. Это Маяковский…

Целый день писала, не отрываясь.

Работать над «Воспоминаниями» стало нетрудно. Образ большого человека свободно входит в картину. Это как сюжет для рисунка. Иногда можно день просидеть над этюдом, вложить в него массу сил, и все же ничего не получится. Бывает и наоборот… Настоящий объект сам требует, диктует и тональность, и окружение.

Слово требует большей четкости. С краской проще: можно сделать красивое сочетание, достигнуть цветового эффекта, вещь уже играет. В слове — труднее. В нем есть свой закон и ритм. Согрешишь против них — и ничего не выйдет.

Показала написанное Муле. Она одобрила. Перепечатала на машинке и отнесла к поэту. Тот обещал скоро ответить.

Прошло несколько дней. И как-то под вечер позвонили из Гослитиздата. Моя рукопись о Маяковском была принята редакцией и напечатана в сборнике к Десятилетию со дня смерти поэта без всяких переделок.

Я стояла у телефона, обрадованная и удивленная. Дивилась еще больше, когда на следующий день позвонили из редакции журнала «Ленинград». Они Же решили печатать мои воспоминания о Маяковском…

Любуясь книгой, я глубоко задумалась. Не заметила как открылась дверь.

— Муля! Смотри, в какую необыкновенную книгу попали мои воспоминания!

— Да у тебя новая профессия появилась! — изумленно восклицает Муля.

— Ты ошибаешься. Это — случайная работа. Кисти и краски для меня дороже всего. Но воспоминания о Маяковском оказались хорошим уроком. Мне теперь легче, стало рисовать. Я нашла и поняла что-то новое…

Сильный порыв ветра распахнул окно. Дождь, да еще со снегом, залил подоконник, пол. Захлопнула окно, заперла обе рамы. Спустила занавески. Теперь шум ветра едва доносился в комнату.

Поздняя ленинградская осень… Решила затопить печь. Принесла дров, лучины. Сухие еловые поленья быстро вспыхнули. Мягкий свет настольной лампы столкнулся с веселым отсветом огня. Кто-то постучал в дверь.

— Муля! Замерзла? Садись сюда, поближе к печке.

— У тебя как в раю! А что на улице делается! Ветер совсем не дает идти, выворачивает зонтик. Ледяная вода попадает прямо за ворот, брр…

Она уселась на краю кушетки, протянула к огню посиневшие руки.

— Ты выглядишь совсем девочкой, Муля. Пудов на пять…

Обе рассмеялись.

Свет пламени скрадывал ее полноту. Прядь русых волос упала на лоб. В глазах загорались и гасли искры.