– Не пойду, плевать я на них хотел. Дай опохмелиться.

Я плеснула в стопку остатки водки и поднесла ему. Он выпил, немного ожил, натянул брюки и вновь застыл на постели. Тут же хмуро скомандовал:

– Сгоняй вниз, принеси еще четвертинку.

– А как же твоя язва? Давай к врачу сходим.

– Я тебе сказал, стерва, беги за четвертью. – Он вскочил с постели, подбежал к столу, схватил нож и, размахнувшись им, с силой воткнул в круглую буханку. Нож прошел насквозь и застрял в дереве. Юра снова выругался. Глаза его налились кровью. Было видно, что он едва сдерживает себя, чтобы меня не придушить. Оскорбления водопадом извергались из него: «Стерва, падла, сволочь!»

Я, стараясь быть хладнокровной, вытащила застрявший в доске нож и на всякий случай унесла его на кухню. Вот и случилось то, чего я опасалась.

Его злоба на мир выплеснулась через край. Хорошо, что под руку подвернулась я, а не кто-то другой, кто мог бы хорошенько ему вмазать. У меня и самой чесались руки. Так меня еще никто не оскорблял. Я постояла в кухне, кусая губы. Надо было немедленно что-то предпринять. Решение пришло мгновенно.

– Юра, мне не нужен пьющий муж.

Он ошалело посмотрел на меня:

– Что, что ты сказала?

Я подошла к Юре сзади и обняла его, прижимаясь грудью к его спине. Крепкие, крутые мышца бывшего тяжелоатлета словно окаменели. Мне казалось, что я прижимаюсь к статуе.

– И папа-пьяница нам тоже не нужен, – продолжила я. – Ты, кажется, хотел стать отцом Коленьке?

Юра не мог поверить в серьезность моего предложения. Он расслабился, опустил голову:

– Пустое все, чушь собачья, чушь, чушь.

Я повернула Юру к себе и, обхватив его голову, поцеловала в склоненную полысевшую макушку:

– Юрочка, ты нам нужен, обоим. Мне и Коле, поверь...

Юрка неожиданно сжал меня в объятиях, приподнял над полом, закружил, но тут же охнул и вновь схватился за живот.

– Черт, мне теперь нельзя поднимать тяжелое, я совсем забыл.

– Не тяжести, а водочка тебе вредна, – сказала я строго, будто сто лет была его женой. – На-ка, выпей рассольчика, – я отбежала к холодильнику и слила рассол из консервированных огурцов, – легче будет.

– У, здорово угодила, – вытирая рукой губы, сказал он. Сейчас это был совсем другой человек: спокойный, приятный, добродушный. – Мне, Катюха, и самому все это не нравится, только я не знаю, как выкарабкаться из этой ямы.

– Будем выкарабкиваться вместе, – успокоила я его. – Ну, мне пора на работу, а ты сходи, пожалуйста, за картошкой. Вот деньги. Вот ключи.

– Не надо бы мне деньги давать, – усомнился Юра. – Сама знаешь, ненадежный я стал нынче человек.

– Выбор за тобой, – сказала я и захлопнула дверь с другой стороны.

Юра остался жить у меня. И снова подтвердилась философия Кати-дурочки, а проще говоря – житейская премудрость: от судьбы не уйдешь. Скоро выписалась из больницы и сама тетя Катя. В квартире стало тесновато, особенно по утрам, когда все вставали и шли в туалет и душ, но и в этой тесноте мы смогли ужиться. Ни криков, ни ругани не было слышно в нашем доме. Только иногда расшалившийся Коля нарушал чинный распорядок дома.

Наша семья стала маленьким островком, где каждый находил заботу и понимание. Тетя Катя пришла в относительную норму. Она еще забывала некоторые слова, но уже вспомнила свои обязанности.

К ужину исправно чистила картошку, а мясные полуфабрикаты мы приносили сами. Не скрою, пельмени на наш стол попадали из школьной столовой, в которой я по-прежнему работала. Месяц мы жили только на мою зарплату.

Но скоро повезло с работой и Юре. Оксана сообщила, что их судоверфь набирает рабочих. После нескольких кризисных лет завод получил новый зарубежный заказ на строительство судна, а выполнять его было некому: сказались сокращения последних лет. Юру приняли судосборщиком на стапель. Попутно выяснилось, что никакой язвы у него нет. Так, небольшой гастрит. Видимо, его боли были нервного происхождения, а диагноз он поставил себе сам.

Медицинская комиссия признала его годным к работе на открытом воздухе и на высоте.

Юру увлекла новая работа. Он подробно рассказывал мне о ней. Говорил, что стапель похож на строительные леса. Только в строительстве домов леса возводят одновременно со стенами, а на верфи все иначе. Высоченные этажи стапеля вначале бывают пусты. Они возвышаются на берегу залива, как гигантский каркас. Потом в его лоне вырастает судно. Стальные листы днища укрепляются похожими на рельсы шпангоутами и бимсами, навариваются палубные перекрытия, надстройки. И в положенное время корабль по специальным салазкам скатывается со стапеля прямо в воду Финского залива. Для рабочих корабль был их детищем, гигантским ребенком. Корабль скроется в морской дымке, а его родители в мысленном полете еще долго будут сопровождать его на океанских просторах. Юра и на новой работе сохранил в себе душу моряка. Даже заработки значили для него меньше, чем близость к морю. Целый день на верхотуре, обдуваемый ветром с залива, он вновь обрел счастье и покой в душе.

Весной мы с Юрой расписались. Сыграли веселую свадьбу. Там были все наши, кроме, разумеется, Ивана Задорожного. Но Эля, его жена, тайком от мужа тоже пришла нас поздравить. А я рассталась с ненавистной мне фамилией Петрова, стала Неждановой. А вскоре и Коля получил ту же фамилию. Затянувшееся дело с его официальным оформлением ускорилось, когда образовалась полная семья. Юра, используя отгулы, сам ходил по инстанциям. Я же сдавала выпускные экзамены в вечерней школе и сдала их нормально – по всем общественным наукам заработала четверки.

Летом мы снова устроили Коленьку в Сестрорецкий интернат, а сами сняли дачу неподалеку. Юра приезжал сюда по выходным. Я же ушла с работы и жила на даче постоянно. Каждый вечер я забирала сына из специнтерната, где с ним занимались опытные дефектологи. Днем, пока он находился под присмотром педагогов, я валялась на пляже и бездельничала. Это было самое безмятежное лето в моей жизни.

Последние годы уходящего века скользили в моей жизни, почти не цепляя памяти. Только внешние события расставляли редкие вехи, и с ними удерживались обрывки личной истории. Меня всегда удивляло несоответствие масштабов жизни отдельного человека и общества в целом. Помню, бабуля, вспоминая день смерти Сталина, непременно добавляла: «А моя Нинка в тот день так ушами маялась, на крик кричала. Застудили девчонку в садике...» Наверное, ее дочка немало болела и до этого, как все маленькие дети, а вот, поди ты, только этот эпизод с ушами и запомнился бедной старушке на всю жизнь.

Так и эти годы – страну сотрясали разные катаклизмы: чеченские события, финансовый крах, взрывы, покушения, громкие судебные дела, а у меня все катилось гладко. Даже, напротив, некоторые общественные потрясения у меня совпадали с особенно хорошим стечением обстоятельств. В девяносто восьмом я поступила в Институт культуры, на платное обучение. На бесплатное без взяток и связей, да с моими куцыми знаниями, было не пробиться. Год мы копили с Юрой деньги, меняя рубли на баксы.

В августе случился финансовый кризис: рубль упал, а доллар вознесся до небес. Мы оказались в выигрыше, заплатили за учебу в старом масштабе цен, а накопления наши утроились. В то лето и мой вклад в семейную кассу стал заметен. После нескольких месяцев в роли примерной домохозяйки я снова устроилась на работу. Нашла место гида-переводчика в турфирме. Точнее, няньки при заезжих туристах.

Я тогда только-только английские курсы закончила и несколько книжек по истории города прочитала. Мои обязанности были просты: встретить иностранцев в аэропорту, в гостинице разместить, на автобусе до музея сопроводить, попутно сообщить, где буфеты-туалеты расположены. У них же, у иностранцев, я заработанные рубли на доллары и обменивала. Хорошо, что банкам их не доверила, все дома хранила – иначе и меня крах мог зацепить.