«В ней нет сосредоточенности», — подумал Джервэз, не в силах удержаться от критики.

Но в Фонтелоне появилась новая Филиппа. Она была поглощена садом, домом, лошадьми и собаками. Она выглядела ребенком в своих простеньких платьях без рукавов; но в интересе, который она проявляла к своему дому, не было ничего детского.

Кардоны приехали в конце недели, перед Троицей. Был один из тех поразительно жарких дней, когда солнце печет сильнее, чем в июле. Фонтелон был невыразимо прекрасен: ракитник ниспадал золотым каскадом, сирень цвела, как никогда, парк раскинулся, блестя изумрудом, и каждая маленькая почка, почти заметно для глаза, раскрывала свою нежную пасть.

Радость этого золотого дня заставляла кровь быстрее обращаться в жилах Филиппы. Жизнь вошла в свою колею — все стороны жизни, которую она находила немного трудноватой; но теперь Филиппа привыкла к ней, и вот все цвело в сиянии и красоте.

Мать спросила:

— Дитя мое, ты действительно счастлива? — И Филиппа ответила:

— Очень, дорогая!

— Джервэз кажется… ну… довольно молчаливым. Ты не находишь? — осмелилась спросить мужа миссис Кардон, когда они остались одни.

— Молчаливым? Что значит «молчаливым»? — отвечал воинственно Билль.

— Кроме того, наша маленькая Филь…

— Ну, если Филь говорит за всех, у него не может быть много шансов вставить свое слово, не так ли?

— Билль, думаешь ли ты, что они счастливы?

— Счастливы? О Господи, ну, разумеется, они счастливы! Ты ведь не ожидаешь от них, чтобы они пели и плясали от радости?

— Нет, но когда мы были женаты всего полгода, мы не были, как они. «Джервэз», «Филиппа»… даже не «Филь»…

Билль встал с кресла и направился к кушетке, миссис Кардон подвинулась, освободив ему место возле себя.

— Ради Бога, перестань выдумывать всякую всячину, дорогая! — сказал он, пытаясь ее утешить. — Это ни к чему не приведет, да ничего в данном случае и нет. У Джервэза и Филь все в наилучшем порядке, и они прекрасно ладят между собою, как мне кажется. — Он ласково обнял ее рукой. — Ты всегда была склонна волноваться из-за детей, не так ли? А они никогда в этом не нуждались! У Филь все идет отлично. Джервэз дает ей полную возможность делать абсолютно все, что ей нравится, а я еще ни разу не видел молодежи, которой бы это не нравилось. Подожди немного, дорогая, и когда начнут появляться детишки, это оживит немного Джервэза, а Филь станет солиднее. — Он высвободил руку и стал искать папиросу. — Филь тебе еще ничего не сообщала? Я хочу сказать — никаких новостей?

— Ах, нет! Было бы хорошо, если бы они были! — вздохнула миссис Кардон.

У Билля нашелся готовый ответ и на это пессимистическое замечание:

— О, я об этом не беспокоюсь. Филь сама еще дитя, и в конце концов они повенчались лишь после Рождества!

Он вдруг хихикнул, а затем засмеялся.

— И, честное слово, никто не назовет нашего зятя чересчур прытким! Верь мне, дорогая, наследник Вильмотов родится прилично, в должное время и благополучно во всех отношениях.

Миссис Кардон схватила его за руку:

— Вот в том-то и дело, Билль! Как раз то, что я думаю, понимаешь, Билль? Сама жизнь здесь чересчур благополучна, и это-то и заставляет меня беспокоиться за Филь.

Билль поднялся и великолепно зевнул.

— Долли, дать тебе соды с мятой или чистой? И от чего это у тебя так: от омаров или от икры?

Он пошарил на ее туалетном столе и вернулся с небольшой золотой коробочкой, в которой хранились эти домашние средства.

— Ну, давай открой рот и закрой глаза.

Его жена мило повиновалась, и Билль, чувствуя, что он победил по всей линии, благосклонно поцеловал ее.

Он уже давно крепко спал, а миссис Кардон все еще лежала с широко раскрытыми глазами. Не было ничего осязаемого, за что она могла бы ухватиться… Холодность со стороны Джервэза, небрежность со стороны Филь дали бы ей право сказать: «Вот оно… Джервэз устал — или Филь мудрит».

Но Джервэз был абсолютно любезен с Филь, а Филь была очень мила с ним.

Бедная миссис Кардон сомкнула, наконец, усталые вежды: не было смысла копаться во всем этом… действительно, не в чем копаться… и все же… что-то было в атмосфере этого брака… да, несомненно… что подтверждало ее опасения.

«Он слишком стар, а она слишком молода! — решила она. — И это так, даже если ни один из них этого не допускает… Хотя похоже на то, что он… У него вид, который Фелисити называет, кажется, „напряженным“? Да, это так. И в этом вся суть. Иногда похоже на то, что для Джервэза это уже чересчур; так было и после обеда, когда Филь вздумала танцевать под радио и собиралась пригласить по телефону всю свою компанию… Может быть, Билль и прав, что дети необходимы для настоящего счастья нашей дорогой крошки… Как ужасно трудно выбирать для другого! Казалось, что это было такое большое счастье… А ведь непохоже на то, чтобы один из нас мог оставить ей большое состояние или дать много… Я не должна была позволить ее отцу играть на бирже… но эти рудники, казалось, имели такую блестящую будущность… Никто, вероятно, сейчас не свободен от денежных затруднений… О Боже!..»

Филиппа наполнила дом гостями, давала балы, посещала благотворительные базары, устраивала спортивные развлечения и принимала беспрерывно и в городе, и в Фонтелоне.

— Слышала последнюю новость? — спросила ее Фелисити. — Тедди и наша Леонора? По-моему, она дура. Дикки может быть каким угодно тюфяком, но он еще не окончательно оглох и ослеп!

— Тедди и Леонора? — повторила Филиппа. — Но ведь она намного старше Тедди.

Фелисити загадочно улыбнулась.

— В наш век возраст не играет роли, а Нора действительно красавица. Но Майлсу это совсем не нравится. Он вошел в компанию к Сэму и уехал в Африку, где будет заведовать отделением в Кении.

— Вероятно, большая часть этого неправда? — переспросила Филиппа. — Примерно половина половины от половины?

— Не в случае с Тедди, — ответила Фелисити задумчиво.

Филиппа почувствовала затаенную, но острую досаду против Леоноры, известную каждой женщине. Она вызывается тем, что человек, который когда-то любил вас, сейчас открыто любит другую, и усиливается еще потому, что он любит недостойную. Тедди приобрел новый интерес в ее глазах.

Она заметила его издали в Рэнде ожидающим возле Леоноры очереди на площадку для игры. Он был прекрасным игроком в теннис. Ему удалось получить площадку в то время, как Филиппа наблюдала за ним, и они столкнулись совершенно случайно, когда она входила, а он выходил после игры.

Он был в широком белом, вязаном пиджаке, так как лето было дождливое, с холодными ветрами; вокруг шеи был обмотан громадный желтый с белым шерстяной шарф, а над ним смеялось его милое лицо. Он был олицетворением ясности: глаза ясные, с живым взглядом, блестящие волосы… Его улыбка слегка поблекла, когда он отрывисто сказал:

— Алло, Филь, алло! Как я рад вас видеть! — Леонора мягко и любезно добавила:

— Очень рада!

Она поцеловала Филиппу, а Тедди смотрел с застывшей улыбкой, вертя в руках ракетку.

— Мы должны опять встречаться, — сказала Леонора. — Дорогая, вы выглядите прямо очаровательно!

Она поплыла дальше, и Тедди последовал за ней все с той же улыбкой под короткими усиками. Джервэз пришел с площадки, где играли в поло.

— Алло, вот ты где?! Значит, ждала? Готова? — В машине он вытянулся.

— Фу, я закоченел! У нас была сегодня вялая игра.

Их автомобиль застрял в длинной цепи машин, покидавших клуб; они ехали в тени, и было не очень пыльно в двигавшемся вперед ряду. Замедляя на минуту ход, возле них остановился большой «роллс», и из него выглянул человек с огромным красным лицом.

— Это Дикки Ланчестер, — сказала Филь, слабо улыбаясь ему. — На него действительно противно смотреть!

— Он неплохой парень, — отвечал снисходительно Джервэз. — В самом деле, он скорей приличен — много лучше, чем его жена. Она немногого стоит, если хочешь знать! Но Ланчестер иногда делает трогательные вещи. Недавно он послал целую группу больных детей на дачу; вот что он сделал! Я встретился с ним случайно — он состоит членом в некоторых благотворительных обществах, в которых и я состою.