И бух! С одного выстрела попал прямо в крючок, на котором висела люстра…

На другое утро он проснулся, почувствовав, что кто-то грубо дергает, прямо-таки рвет полу его френча. Это была его собака, огромная избалованная животина размером с доброго теленка. Собака скулила, визжала, а заметив, что хозяин проснулся, прыгнула к двери и стала кусать ручку.

Комната была полна дыма.

Через улицу, метрах в десяти — пятнадцати от дома, в котором жил поручик, горел кооперативный магазин. Из подвала его лениво вырывались густые клубы дыма, то черные, словно грозовые тучи, то желчно-желтые.

— Что тут происходит? — отшатнулся адвокат.

И как бы в ответ на это на улице, шатаясь, пробежали два парня с нилашистскими повязками на рукавах. На поясе у них болтались гранаты, а через плечо были перекинуты отрезы материи. Парни неразборчиво выкрикивали что-то, грозили кулаками и вдруг, будто увидев чудо, застыли на месте у ворот магазина.

Из дыма показалась человеческая фигура — это был хозяин корчмы в П.; напрягая все силы, он толкал тачку. На тачке стоял открытый гроб, наполненный мукой, сахаром, увязанными шпагатом бутылками шампанского с блестящими головками.

— Хальт! Давай-ка выпивку сюда, папаша! — заорал нилашист, что был повыше ростом, сбросив на землю свою ношу.

— Но, ребята… — попытался было протестовать хозяин тачки.

— Заткнись! — заорал подскочивший к нему второй парень. — Разве тебе не известно, что сейчас введен сухой закон?

С этими словами он схватил две крайние бутылки, а поскольку бутылки для верности были перевязаны шпагатом, он вытащил весь запас, как карнавальную гирлянду, и повесил его на шею своему товарищу по попойкам.

Что произошло в следующее мгновение, адвокат уже не видел.

Над холмами за Рабой вдруг раскололось небо. Раздался страшный свист, а затем грохот. И наступила тишина, какая-то неземная тишина.

В воздухе висело облако густой пыли, штукатурка сыпалась со стен, тиканье часов, которое обычно было еле слышно, теперь казалось таким грохотом, что заполнило все вокруг и молотком стучало по голове…

Адвокат не сразу пришел в себя. Он лежал у дверей на неподвижном, уже застывшем трупе собаки. Он ощупал себя: целы ли руки, ноги, все ли на месте. Когда же ладонь наткнулась на неизвестный предмет на груди, повыше сердца, он не на шутку перепугался.

Неизвестный предмет оказался не чем иным, как обернутым в фольгу горлышком от бутылки шампанского. Оно висело, зацепившись проволокой за сукно его френча, и выглядело нацепленной в насмешку медалью.

Дрожа и стуча зубами, адвокат посмотрел на осколок бутылки. Он весь взмок: запоздалый смертельный ужас покрыл его тело грязным, тяжелым, кислым потом. Он встал и, шатаясь, подошел к окну, чтобы посмотреть, что стало с теми спорщиками около магазина, но никого не увидел.

Ни живых, ни мертвых.

Лишь несколько покрытых мукой стекляшек, козырек от фуражки, одинокий сапог да несколько воронок с закопченными рваными краями свидетельствовали о залпе «катюши», накрывшем увлекшихся дележом добычи нилашистов.

Адвокат дико заорал, бросился прочь от окна. Нацепив на голову шапку и схватив ремень, он выбежал за дверь, вскочил на велосипед и понесся прочь, даже не подумав захватить с собой на раму жену и не взглянув на убитого верного пса. Он не заметил, что у него на ремне болтается пустая кобура.

Пистолет остался у жены. Рано постаревшая, обреченная на вечное беспокойство, жена Тубоя еще ночью спрятала пистолет от мужа. Она боялась, что Тубой с пьяных глаз либо сам застрелится, либо шлепнет любого, кто первым попытается вернуть его к жизни из хмельного забвения.

Пистолет лежал на полу, возле дивана. Адвокат выронил его после того, как разгромил люстру и ром снова ударил ему в голову, превратив его в тупое и бесчувственное животное.

Жена, укрепив свечку на пепельнице, просидела всю ночь, смотря то на посиневшего, распустившего слюни пьяницу мужа, то на пистолет.

Она боялась мужа, который, выпив рому, начинал бить и крушить все, что под руку попадало; она боялась пистолета, который вдруг выстрелит, если его тронуть, — и тогда им обоим конец…

Потом на улице грохнул выстрел, кто-то застонал, и жена адвоката, сама не зная, что делает, схватила пистолет и спрятала его в объемистый, туго набитый лакированный чемодан, а потом бросилась в ближайшее бомбоубежище.

Убежище находилось недалеко, в третьем от них доме: это был душный подвал с низким потолком, во многих местах подпертым бревнами. В углу тускло мерцал светильник, а со стены глядело на собравшихся огромное распятие Христа, которое украсило бы любую церковь.

Здесь жена адвоката Тубоя проплакала и промолилась, напуганная до смерти, два дня и две ночи.

Здесь и начались несчастья Андраша Бицо с пистолетом адвоката Золтана Тубоя, поручика венгерской королевской армии.

Весть о том, что пришли русские и можно наконец выходить, принесла мать Андраша, тетушка Бицо, храбрая, свободно ходившая по всему селу, опекавшая больных и стариков.

Она зашла в дом адвоката, чтобы посмотреть, действительно ли Тубой сбежал, а не просто спрятался, и по дороге домой увидела первого советского солдата, почти столкнувшись с ним в воротах собственного дома.

Солдат был молод, лет двадцати, не больше, с автоматом на плече. Он пытался забраться на велосипед и прокатиться.

— Эй ты, не так надо! — добродушно засмеялась тетушка Бицо. Она взяла его за пояс, помогла сесть на седло, подтолкнула и с радостью, хлопая в ладоши, следила, как солдат, усердно и быстро крутя колеса, ехал по улице.

Было часов шесть, а может, начало седьмого, солнце только вставало из-за туманного горизонта. Словно щекочущие черные снежинки, медленно падал на землю мелкий пепел, в воздухе пахло копотью, и вслед за криком «Русские пришли!» на пыльную дорогу, прибитую росой, мягко слетела стайка грязных, избежавших гибели на пожаре воробьев.

«Чик-чирик, чирик-чик-чик!» — громко зазвенели их простодушные, жизнерадостные голоса.

— Пресвятая богородица, защити нас и помилуй! — Сидевшие в подвале женщины шептали слова молитвы, упрашивая богородицу избавить их от всех несчастий и одновременно моля, чтобы гитлеровские штурмовики разбились, не долетев до них.

И никто не знал, что молодой солдатик, которому тетушка Бицо помогла сесть на велосипед, сейчас лежит в луже крови, с пулей в теле, жадно вдыхая воздух, и лежит он не где-нибудь, а совсем рядом, за углом, рукой подать.

Сразили его подлым выстрелом в спину. Через несколько недель нилашист, стрелявший в русского солдата, стал похваляться этим в корчме и сказал, что после выстрела он сразу убежал с места преступления и спрятался в доме у своей любовницы на другом конце села.

Раненого подобрали, отправили в больницу и тут же выслали патруль на поиски покушавшегося.

Старший патруля, вспыльчивый, невысокого роста татарин, и подчиненные ему трое более спокойных и пожилых солдат не спеша, методично обходили дом за домом. Они обыскивали все: чердаки, подвалы, сараи, хлевы, землянки; далеко за полдень они дошли и до бомбоубежища.

Андраш Бицо сидел во дворе на колоде, на которой колют дрова, и грелся на солнце. Не вставая, он по-дружески небрежно отдал честь, приветствуя солдат.

Это были не первые солдаты за сегодняшний день: с утра во дворе уже побывало несколько патрулей.

«Сейчас будут спрашивать о немцах, об оружии, — подумал Бицо, — немного осмотрятся, затем дадут закурить, если у них есть табак, а если нет — сами попросят закурить, а потом: «Здравствуйте, здравствуйте» — и тронутся дальше».

Дом, где находилось убежище, принадлежал удалившемуся на покой и занявшемуся мелкой торговлей маслоделу. Это был высокий, видный господский дом с закрытой цементированной площадкой за воротами. Отсюда лестница вела в дом.

Тут-то и встали солдаты, держа автоматы на изготовку. Коренастый недоверчивый татарин, старший патруля, крикнул Андрашу грубым, гортанным голосом: