— Прочь… прочь… прочь! — выдавил из себя в ужасе Гено.

— И еще кое-что, — продолжал Бэмби, — еще кое-что очень важное. Другие дети, оставаясь одни, имеют плохую привычку звать маму из-за страха, тоски или соскучившись; разве узнаешь, отчего глупые дети мешают маме, заставляют ужасно волноваться родителей? Вы никогда не будете звать маму. Запомните это как следует! Ни при каких обстоятельствах. Она конечно вернется, когда я ей разрешу. Она найдет вас, где бы вы ни были. Но не зовите ее. А теперь всего вам хорошего.

Он повернулся и пошел гордо, бесшумно, с высоко поднятой головой, на которой красовались великолепные рога. Он скользил в глухой чаще так, что не шевельнулась ни одна ветка, не дрогнул ни один листик.

Детям показалось, что они никогда не видели отца так близко, никогда так долго не слышали его добрый царственный голос. Они смотрели ему вслед, завороженные и потрясенные.

— Я не знаю, о чем он говорил.

Гурри была встревожена, но все поняла.

Гено добавил:

— Я запомнил каждое слово.

Фалина молча продолжала стоять там, где стояла; ее взгляд был прикован к месту, где исчез Бэмби.

С этой минуты дети стали сторожить Фалину. Они теснее прижимались к ней, ни на минуту не спускали с нее глаз. Ночью они в испуге вскакивали, чтобы убедиться, что мать еще находится рядом с ними.

Но Фалина мысленно уже была далеко. Она часто не слышала вопросов, которые задавали ей дети, часто невпопад отвечала, не делала замечаний, не давала советов, бродила, словно во сне.

Однажды утром, когда жарко палило солнце, детей разбудил легкий шорох листьев. Это была Фалина, которая стремительно пробиралась сквозь чащу.

— Мама, мама! — позвала Гурри.

— Молчи! — напомнил ей Гено. — Ты не должна ее звать.

— Теперь мы остались одни, — вздохнула Гурри.

— Мы должны выдержать! — твердо и уверенно сказал Гено. Но тоже вздохнул.

— Идем спать, — сказал он.

Дети улеглись и под пение птиц им удалось заснуть.

Сначала все было прекрасно. Гено и Гурри считали себя взрослыми и очень важничали. С наступлением темноты они осторожно шли на луг, а при первых признаках рассвета возвращались к себе на лежку.

Неясыть несколько раз кричала свое «У-ю! У-ю!» пронзительней и громче чем обычно. Прежде ее не было слышно, и дети испугались; особенно испугался Гено. Но сова не задавала никаких вопросов. Она делала вид, что не замечает маленьких ланей. Она только громко и злорадно смеялась, сидела эдаким белым с пятнами клубком шерсти, вращая круглыми, темными, блестящими глазами. И тем не менее, она наблюдала за детьми.

«Из-за тебя я от своих забав отказываться не намерена, разве что придут другие дети, — думала она, — не такие, как ты. Дерзкий мальчишечка».

Но другие сторожа — сорока, сойка и остальные — стали вдвойне внимательнее.

Брат и сестра вели самостоятельный образ жизни и послушно выполняли полученное наставления целых три дня. Но не больше.

Лес от жары покрывался испариной, тучи комаров снова танцевали в воздухе. Кругом, словно опьянев, кружились бабочки, в кустах носились шмели и пчелы. В это время дети проснулись. Прямо над ними в ветвях молодого бука сидела белочка и кричала:

— Я только что видела ваших родителей!

Гурри подпрыгнула:

— Где? Говори скорей, где?

— Недалеко отсюда. Примерно в ста шагах.

— Как они поживают? — поинтересовался Гено.

— Мне кажется, прекрасно, — сообщила белочка. — Отец лежит и отдыхает, мать стоит рядом, она обкусывает листья серебристого тополя.

Как только Гурри услышала о маме, она вскричала:

— Мама, мама!

Гено тоже затосковал, но пересилил себя, толкнул сестру и прошептал:

— Не шуми!

И, так как Гурри хотела крикнуть еще раз, быстро добавил:

— Подумай об отце! Что, если он тебя услышит!

Гурри замолчала, ей стало стыдно.

— Когда же вернется мама, когда, наконец? — прошептала она. — Я тоскую по ней.

— Ее еще долго не будет, — сказал Гено, — еще очень долго! Отец ведь предупреждал.

— Плохо, — прошептала Гурри, — очень плохо! Я ужасно люблю маму.

— Только теперь, когда ее нет с нами, я почувствовал, как я ее люблю. — ответил Гено, — насколько мне ее не хватает. Трудно без мамы. Но жалобы нам не помогут, мы должны ждать, мы должны!

— Ничего нет хуже, чем ждать, — Гурри нравилось поучать.

Белочка растроганно слушала. Она распушила хвост, высунула маленькую головку с поставленными торчком остроконечными с хохолками ушками и попыталась детей утешить:

— Я все время буду рассказывать вам о родителях, милые дети. Не волнуйтесь. Это сократит ваше ожидание.

В зарослях раздался страшный шум, он пронесся по кругу и исчез вдали. Белочка в одно мгновение оказалась на верхушке дерева, осмотрелась, снова спустилась вниз и сообщила:

— Это ваши родители.

— Что это они делают? — захотела узнать Гурри.

— Они играют в салки, — сказала белочка.

— С таким грохотом отец обычно никогда по зарослям не ходит, — удивился Гено.

— Это не отец шумит, — уверенно сказала белочка, — это мать, она бежит впереди.

В один из дней белочки не было видно, ночью она всегда спала в своем дупле.

Гурри не выдержала:

— Мама, мама!

— Молчи, — немедленно предостерег ее Гено, — Ты же знаешь, это запрещено.

— Я же не кричу, — простодушно оказала Гурри.

— Неужели? — возразил ей Гено. — Только что твой крик был отчетливо слышен.

— Я не кричала, — настаивала Гурри, — я же не должна кричать, кричать строго запрещено, верно?

— Но, — Гено удивился, — я же слышал…

— Ладно, — призналась Гурри, правда, больше она ни в чем не призналась, — я сказала «мама» про себя, только про себя, потому что я всегда думаю о маме, я, наверное, имею право совсем тихо говорить «мама» для себя.

— Так тихо, — возразил Гено, — что это было слышно по всей округе. Оставь свои мысли при себе! Я думаю о том же, что и ты, но умею молчать.

— Да, ты боишься говорить, — надулась Гурри, — я не такой трус, как ты!

— Я бы хотел, чтобы ты больше боялась, — сказал озабоченно Гено. Казалось, он предчувствовал несчастье, которое должно было произойти с Гурри.

Приближался вечер. С верхушек деревьев зазвучали песни черных дроздов, Появились летучие мыши, было видно, как некоторые из них зигзагами носились по воздуху. Утки, крякая, летели в сторону луга, туда же, распластав крылья, величественно плыла цапля. Барабанил дятел. Гурри не терпелось пойти на луг.

— Рано! — предупредил Гено, — слишком рано!

— Я очень хочу есть, — оправдывала она свою поспешность.

— Оставайся на месте, — увещевал сестру брат, — может случиться беда!

— Ах, — возразила Гурри, — без мамы, да еще голодать, и кто знает, сколько времени придется здесь торчать! И все ты, со своей со своей опасностью!

— Мы ни на минуту не должны забывать об опасности! — вскричал Гено.

Но у Гурри лопнуло терпение.

— Никакой опасности сейчас нет!

Она помчалась вперед. За ней боязливо шел Гено.

В этот момент замолчали черные дрозды. Громко закричала сойка. Во все горло заверещала сорока. Вдали, словно затравленный, пронесся через луг дружище заяц.

— Ты слышишь, Гурри, ты слышишь, — взывал Гено, прячась в чаще. Но Гурри уже была на лугу.

— Назад! — безумствовала белочка. — Назад!

Но в эту минуту лис, словно рыжая молния, вцепился в загривок Гурри. Под его тяжестью Гурри словно сломалась. Ужасный резкий лисий запах почти оглушил ее. Гурри потеряла бы сознание, если бы не острая боль. Это была боль от первого укуса лиса. Она тихо застонала. Укусить второй раз, чтобы добить, лис не успел.

Раздался короткий удар грома. Словно могучий кулак обрушился на лиса, он перекувырнулся, отлетел в сторону, немного посучил лапами и умер. Он лежал под носом у Гурри, откинувшей назад голову от страха и боли. Гурри не шевелилась, она потеряла сознание. Из загривка у нее текла кровь, смешивалась с кровью лиса, и трава вокруг становилась красной.