Все, кто слышал оратора, старались слово в слово передать речь стоявшим сзади, а те передавали дальше. И дрогнула площадь, заполненная народом. Рабочие громко кричали:

«Ура-а-а-а!». Незнакомые люди обнимались, целовали друг друга. Радовались, что дождались свободы.

Какой-то молодой рабочий спросил Валю:

— Ты дочь Димитрия Столбова?

— Да, — ответила девочка. И вдруг десятки рук подхватили её и стали подбрасывать всё выше и выше. Девочка понять не могла, что случилось. У неё кружилась голова, но было как-то очень радостно.

Поставив её на землю, бородатый рабочий сказал:

— Это мы за отца тебя качали! Он стойко боролся за наше дело. Будь и ты достойной отца!

У Вали было так весело на сердце. Все говорили, что Столбова должны теперь вернуть из ссылки. Девочка поняла, сердцем почувствовала, за какое великое дело пострадал её отец. Она вбежала в дом с криком:

— Мамочка, царя сбросили с трона. Папа скоро вернётся, и я всегда, как он, буду бороться за свободу!

Отец Лены с удовольствием пил горячий чай. Сахар он откусывал маленькими кусочками, но хлеба не брал. Евдокия Ивановна хлопотала около стола, упрашивая гостя откушать селёдочки с луком. Ей хотелось, чтоб он посидел подольше. Уж очень хорошо становилось на сердце от его слов.

— Ты не бойся, Дуня! Если народ взял власть в свои руки, он её не выпустит! Видела, как наш острог горел? Всех, кто за правое дело сидел, выпустили теперь на свободу.

— Но как же мой-то Димитрий? Он-то где?

— Придёт и он, Дунюшка! Скоро и твой муженёк вернётся. Жди его!

Столбова могла говорить теперь только о возвращении Димитрия. Она строила планы, мечтала, как хорошо они теперь заживут все вместе. Валю радовало бодрое настроение матери. Сама она была занята мыслью, как бы к приезду папы научиться получше рисовать. Девочка помнила, как отец в тюрьме назвал её «маленьким художником».

Наступили солнечные, весенние дни. Алексей Алексеевич словно помолодел. Он с удовольствием писал революционные плакаты, лозунги и новые вывески. Часто под вечер, после работы, они с Валей уходили на берег реки. Старый живописец показывал девочке свои любимые места и говорил, как хорошо было бы зарисовать красавицу Каму и молодые ивы или берёзку с нежной зеленью на берегу. Он подарил Вале альбом для рисования, хороший набор акварельных красок и научил разводить их.

— Сам-то я не мастер акварелью писать, но, как работают настоящие художники, приходилось видеть. Да и читал кое-что об этом… Ты лучше вот сюда садись, а то там тебе солнце мешать будет… Если неверно напишешь, — краску можно смывать. Только лучше пиши так, чтобы смывать не приходилось. Акварель — краска тонкая, прозрачная, пачкотни не любит…

Каждый сделанный Валей этюд Кончиков строго критиковал. Он умел точно подмечать, хорошо чувствовать и много помогал Вале. Девочка так полюбила краски, что готова была целый день не расставаться с ними. И, чем больше она работала акварелью, тем меньше ей хотелось писать вывески. Но работала она добросовестно: Однако старый живописец заметил, что она уже не так горячо относится к его ремеслу. Он слегка журил свою помощницу, но не сердился.

«Перед ней другая дорога», — думал он.

Проходило лето, а война всё не кончалась.

Как-то Алексей Алексеевич прочитал газету, скомкал и бросил её.

— Подлецы засели у нас во Временном правительстве! Этот Керенский только прикидывается другом народа, а на самом деле такой же буржуй, как его министры. Помнишь, еще в первые дни революции он обещал мир заключить? Народ ждал, и всё напрасно. Наоборот: теперь, смотри, о новом наступлении в газетах заговорили!.. Вот и отца твоего до сих пор в Сибири держат, а уж давно ему приехать пора бы!

У Вали слезинки заблестели на глазах. От отца до сих пор почему-то не было никакой весточки.

Алексей Алексеевич всеми силами старался отвлечь девочку от печальных мыслей. Он уступал ей самые интересные заказы, приносил хорошие книги, но ничто не успокаивало Валю.

И вот однажды, в дождливый осенний день, кто-то громко постучался в мастерскую Кончикова. Валя открыла дверь и испугалась, увидев мать. Но та радостно обняла девочку и сказала:

— Жив наш отец!.. Только непонятно как-то пишет. Спрашивает, почему я на письма не отвечаю. А какие письма? Сама знаешь, ничего мы не получали.

— Я давно Вале объяснял, — заговорил Алексей Алексеевич, — в стране такая разруха. Разве можно на почту надеяться? Вот на днях почтальона задержали: он все письма в Каму спустил… А ну-ка, Евдокия Ивановна, дайте письмо. Валюша вслух его почитает.

Димитрий коротко сообщал, что поселился в Петрограде, уже поступил на работу и снял квартиру. «Забирай Валюшку и немедленно приезжайте ко мне», — писал он.

Только в конце сентября Столбовы выехали из родного города. День был пасмурный, дождливый. Алексей Алексеевич помогал своей маленькой ученице и её матери поудобнее устроиться в вагоне.

— Мурзика не задавите! — просила Валя пассажиров, заталкивавших под скамейку свои чемоданы.

Раздался второй звонок. Старик обнял и горячо поцеловал девочку. Он хотел сказать ей, чтоб не забывала, но непрошеные слёзы потекли по его щекам. Валя обхватила дядю Алёшу за шею, прижалась к его морщинистому лицу…

— Провожающие, оставьте вагон!

Валя высунулась в окне. Её старый друг с непокрытой головой стоял под холодным дождём и печально смотрел вслед уходящему поезду.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Столбов снял на Мытнинской набережной квартирку в две комнаты. Он купил на рынке кровать, стол, табуретки. Всё прибрал к приезду семьи.

— Как здесь хорошо! — сказала Дуня. Валю сначала испугал большой город: прямые улицы, шум трамваев, громады домов.

«Здесь все дома из серого камня, и небо серое, — писала она Алексею Алексеевичу. — Дворы — как колодцы тёмные. А люди все торопятся куда-то, спешат…»

Но однажды солнечным октябрьским днём девочка попала на Стрелку Васильевского острова. Белели стройные колонны биржи, а над рекой высоко поднялись два маяка, как стражи города. Хороша была Нева, озарённая солнцем! Слева возвышалась Петропавловская крепость, на другом берегу — Зимний дворец. Девочка смотрела на широкий разворот Троицкого моста, на гранитную набережную и вдруг почувствовала красоту серого каменного города, залюбовалась им.

А дома отец много рассказывал ей о кипучей жизни Петрограда.

— Здесь прошло две революции, — говорил он. — В феврале этого года народ сбросил царя. Сейчас снова богачи и помещики хотят отнять волю у народа. Но это не выйдет у них, дочка! На страже свободы стоит рабочий класс. Мы не забудем, как нас гноили в тюрьмах, угоняли в Сибирь…

Первый раз отец говорил с Валей, как с большой. Она старалась как можно лучше понять его. Димитрий много рассказывал о Ленине, великом революционере, вожде рабочих.

— Владимир Ильич всего себя отдал делу рабочего класса. Он сам сидел в тюрьмах, отбывал ссылку в Сибири. Скрываясь от нового ареста, уехал за границу. В апреле он вернулся в Россию. Теперь Временное правительство преследует его, хочет снова арестовать и погубить. Но верь мне, рабочие сберегут своего вождя. И, может быть, недалёк тот день, когда мы с тобой, дочка, будем свидетелями великих событий.

Отец как-то особенно торжественно произнёс последние слова, и Валя почувствовала: он знает, когда придут эти «великие события».

Вот уже два дня не было Димитрия дома. Жена и дочка напрасно ждали его к обеду. Наступил вечер. Димитрий не показывался. Валя лежала с открытыми глазами, прислушиваясь к каждому шороху. Мать ворочалась на постели.