Нет, над ней не посмеялись, и не ругали, и даже не сказали прямо, что не верят, — Алёна и сама догадалась, поняла по их многозначительным улыбкам. Они решили, что это её фантазии. Больше Алёна про таинственного своего знакомца никому и никогда не рассказывала, а потом и сама уже начала думать, что всё это ей привиделось-придумалось. Ведь такого не могло быть в реальности…

Но она не забывала. Никогда. Изредка случалось так, что где-нибудь в городе ей виделся тот мальчик — он рос вместе с ней, неизменными оставались белые волосы и светлая одежда. Алёна каждый раз пыталась заглянуть в глаза, убедиться — он или нет. Раза два ей это удалось и результатом стало разочарование. Не он. В других случаях ей так и не удалось догнать стройного незнакомца в светлой, не по погоде лёгкой одежде.

Иногда он ей снился. Смотрел своими тёплыми серыми глазами и улыбался — так, как никто другой. Может быть, именно поэтому у неё не складывалось с мужчинами? Она ждала воплощения своей мечты и, понятное дело, никто ей не нравился. С мечтой невозможно соперничать.

И вот, с той ночи на замёрзшей речке прошло семнадцать лет. Она стоит у ларька, пытаясь запихнуть в сумку пакет с мандаринами, а рядом… Он. Те же глаза, та же улыбка. Взрослый, конечно, наверное, её ровесник или чуть старше. И свитер на нём белый. С оленями.

— Позвольте, я помогу, — сказал он, и у Алёны сжалось сердце от чуда узнавания.

Голос, конечно, был другой, взрослый, но интонация… та, неповторимая, такая же неповторимая, как и его улыбка. Хотя что можно помнить, когда столько лет прошло… Она и забыла. Почти. А сейчас вот вспомнила, узнала. Это же он… Не может быть… Этого не может быть! Она же выдумала его, намечтала, гуляя зимним волшебным вечером под яркими звёздами.

Молодой человек между тем потянул на себя уголок сумки, чтобы ей было удобнее запихивать мандарины, у Алёны дрогнула рука, из пакета через верх посыпались на снег — здесь, за углом, почти нетронутый, белый, оранжевые солнышки.

— Простите, — сказал незнакомец. — Это моя вина. Я сейчас их соберу.

Кончилось тем, что Алёна со своими дрожащими руками рассыпала почти все — кило восемьсот. Килограмм и восемьсот грамм оранжевого счастья на снегу. Они собирали его, сталкиваясь то руками, то лбами. Руки у него были такими же холодными, как и снег.

— Вы же совсем замёрзли, — сказала Алёна, подбирая последние шарики, пахнущие Новым годом и ожиданием чуда. — У вас руки ледяные!

— А! — парень беспечно махнул рукой, отбрасывая светлую до белизны чёлку. — Они у меня всегда такие, не обращайте внимания.

— Как вас зовут? — серьёзно и требовательно спросила Алёна, когда мандарины были собраны и водворены в сумку.

— Ты ведь помнишь, — ответил он тихо, опуская глаза. — Алёна.

Она сильно вздрогнула.

— И всё-таки скажи, — попросила тихо. — Пожалуйста.

Он взглянул с лёгким упрёком. Да, она ещё не верила, но разве это удивительно.

— Снежень. Так меня зовут с тех пор, как мы познакомились.

— А раньше? — растерянно спросила Алёна.

— Раньше у меня было другое имя, тебе его и не выговорить. Но суть та же. Я — Снежень.

— Пойдём ко мне? — нерешительно предложила она, до ужаса боясь, что он откажется, что она вернётся домой одна и снова будет говорить себе, что это её фантазии и ничего больше.

— Пойдём, — кивнул он и улыбнулся своей невероятной улыбкой, от которой становилось светлее и вокруг, и внутри, на душе, на сердце.

До квартиры шли молча, и Алёна уже ощутила ту тягостную неловкость, которая возникает, когда не знаешь, о чём говорить, и молчать тоже не можешь. Но стоило им переступить порог квартиры и закрыть за собой дверь, отрезая себя от всего остального мира, как неловкость куда-то исчезла.

Алёна искала для гостя тапочки, ужасаясь тому, что он в лёгких тряпочных кедах — тоже белых, конечно же; ставила чайник, досадовала на себя, копаясь в холодильнике, который ещё не дошёл до состояния "мышь удавилась", но был к нему близок. Продуктов там хватило бы как раз на мышь или даже на несколько мышей, но для людей было маловато.

Снежень сначала наблюдал за ней с лёгкой необидной иронией в серых смеющихся глазах, потом стал помогать. У Алёны всё валилось из рук от смущения и от радостного волнения, от непередаваемого ощущения вхождения в сказку. То, о чём она мечтала, что снилось ей… вот — рядом. Он реальный, настоящий!

Когда был готов лёгкий ужин и чай, они сели за стол, и теперь Снежень выглядел растерянным. Салат он всё-таки съел и похвалил, но от остального отказался, и чай с малиновым вареньем, на употреблении которого Алёна особенно настаивала в лечебно-профилактических целях, остался нетронутым.

— Ты уверена, что это можно пить? — спросил он, глядя на придвинутую к нему, исходящую паром чашку с ароматным чаем, и поднял на Алёну слегка растерянные глаза.

Нет, не шутит, поняла она. Медленно протянула руку и коснулась его пальцев. Ледяные.

Снежень вздрогнул от этого прикосновения, и Алёна почувствовала: дело не в том, что ему неприятно прикосновение, а в том, что она наконец начала всерьёз задумываться, кто же он такой.

— Я… потом выпью, — сказал он, осторожно отодвигая блюдце, избегая прикосновения к горячей чашке.

— Ты… — девушка помедлила, подбирая слова. — Расскажи мне о себе. Пожалуйста.

— А ты уверена, что готова? — спросил Снежень, приподнимая бровь. Взгляд его стал печальным и будто прощальным. — Если ты мне не поверишь…

— То что?

— То мы расстанемся. И на этот раз — навсегда. В этом мире меня держишь только ты.

— Как… — только и сумела прошептать Алёна.

— Ты не забыла меня, ты верила, что я настоящий. Хотя и сомневалась, но всё-таки верила. Я иногда приходил… Знаю, ты хотела встретиться, догнать… Но я был не готов.

— А теперь готов? — тихо спросила она.

— Теперь… — Снежень отвёл взгляд. Он смотрел в окно, где мягко падал снег, кружась в свете фонарей. — Теперь пора решить окончательно. Остаться мне здесь или уйти.

— Куда? — спросила Алёна враз онемевшими губами.

— Туда, где я всегда жил, туда, откуда я родом. — Он встал и подошёл к окну.

Алёна тоже поднялась, нерешительно приблизилась, легко коснулась пальцами плеча, обтянутого тонким свитером, пряди белых волос. Она смотрела на его тонкий профиль, и казалось таким естественным верить, что он и правда какое-то сверхъестественное существо.

Ведь это он. В самом деле — он! Тот, кто спас её тогда. Даже родителям и бабушке с дедушкой Алёна не рассказала, как он себя назвал. Никому. Никогда. Она всегда чувствовала, что его имя — это их тайна. Только между ними. И больше никому-никому говорить нельзя. Повышенной доверчивостью она не отличалась. Но посторонний человек просто не мог узнать этого имени… Не мог. Значит, всё правда.