В дни, когда Пушкина не было в Кишиневе, искал путь нелегально выехать оттуда третий брат Александра Ипсиланти, Дмитрий, у которого, как и у Пушкина, не было заграничного паспорта. К Инзову пришел кишиневский купец П.Анавностопулос с ходатайством выехать в Италию "по торговой надобности". Без лишних вопросов Инзов распорядился такой паспорт выдать ему, как "жителю города Кишинева и греческому купцу Бессарабии". В паспорт, по просьбе Анавностопулоса, чиновник канцелярии вписал его приказчика. Под видом приказчика в Грецию выехал Дмитрий Ипсиланти. Писатель и пушкинист Иван Новиков описал эту ситуацию так: "Вельтман (знакомый Пушкину чиновник.Ю.Д.) трунил, что это "только алчущие хлеба, но не жаждущие славы". Пушкин тогда сердился в ответ и жалел, что его не было в Кишиневе, когда Ипсиланти и два его брата покидали Россию. Он непременно уехал бы с ними".

Готовясь к отъезду, Пушкин был в курсе всех греческих дел, следил за ходом событий, собирал сведения и аккуратно записывал в заведенный им "Журнал греческого восстания". То и дело Пушкин наведывается к оставшемуся пока в Кишиневе другому деятелю этерии Михаилу Суццо. Поэт чувствует себя греком, он одержим греческой национальной идеей, как ему кажется, больше, чем те, кто остался в Кишиневе. 2 апреля он записывает в дневник: "Говорили об А. Ипсиланти; между пятью греками я один говорил как грек... Я твердо уверен, что Греция восторжествует...".

Он перестал быть эгоистом и прожигателем жизни: высокая идея освобождения другого народа, угнетаемого не своими, но чужими оккупантами, вдохнула в него новые жизненные силы.

Не случайно в эти дни Пушкин, получив письмо от Чаадаева, мысленно говорит с ним. Чаадаев всегда пытался доказать ему, что общие проблемы выше частных, что жизнь коротка, и высокие цели делают ее полной. Месяц назад Чаадаев подал в отставку и собирается покинуть Россию. Пушкин вторит Чаадаеву в стихах 6 апреля 1821 года:

Ищу вознаградить в объятиях свободы

Мятежной младостью утраченные годы

И в просвещении стать с веком наравне.

В дневнике он исповедуется Чаадаеву: "Твоя дружба мне заменила счастье, одного тебя может любить холодная душа моя". В мыслях его, как мы после узнаем от него самого, был их совместный вояж за границу.

О скоро ли, мой друг, настанет срок разлуки?

Когда соединим слова любви и руки?

Пушкину во что бы то ни стало надо каким-то образом срочно попасть в Петербург на несколько дней. Судя по стихам, в мечтах он уже за границей, и не только с греками, но и с карбонариями в Неаполе. Но пока он еще здесь, нужно упасть как снег на голову друзьям (его выражение), договориться с Чаадаевым, добиться у отца денег. В письме Александру Тургеневу читаем: "...сперва дайте знать минутным друзьям моей минутной младости, чтоб они прислали мне денег, чем они чрезвычайно обяжут искателя новых приключений". Последние слова он жирно подчеркивает. В этом же письме сообщает, что ему надо в пакостный Петербург (опять его собственные слова) проститься с Карамзиными, с Тургеневым, ибо "без вас двух, да еще без некоторых избранных, соскучишься и не в Кишиневе, а вдали камина княгини Голицыной замерзнешь и под небом Италии". В том же письме он прощается с друзьями: "Верьте, что где б я ни был, душа моя, какова ни есть, принадлежит вам и тем, которых я умел любить".

Он не очень-то верит, что друзьям удастся вытребовать его через посредство каменных жителей Каменного острова, то есть через царскую семью. И поэтому Пушкин просит своего приятеля, офицера Генерального штаба Ивана Липранди, отправляющегося в Петербург, поговорить с отцом и растолковать ему в чем дело - не писать же по почте. Пушкин и не подозревает, что Липранди для такого рода тайных откровений - самая неподходящая фигура.

В эти майские дни 1821 года Пушкин становится особенно энергичным потому, что исполняется годовщина, как его отправили сюда, и терпение иссякло. С надежными людьми уже послана депеша к тому, кто там, в Греции, является главнокомандующим и уполномоченным тайного правительства. Содержания письма Пушкина мы не знаем, есть только запись в дневнике от 9 мая: "Третьего дня писал я к князю Ипсиланти, с молодым французом, который отправляется в греческое войско".

Даже после первых поражений греков в сражениях с турецкой армией Пушкин все еще готов туда бежать. Брату он сообщает: "Пиши ко мне, покамест я еще в Кишиневе. Я тебе буду отвечать со всевозможной болтливостью, и пиши мне по-русски, потому что, слава Богу, с моими конституционными друзьями я скоро позабуду русскую азбуку". Но бежать он медлит, возможно, ждет ответа от Ипсиланти.

После эйфории успехов и первых побед отряды греческих волонтеров начали расправы с турками и первые казни, по жестокости соизмеримые с крутостью восточного нрава оккупантов. "Семеро турков были приведены к Ипсиланти и тотчас казнены - странная новость со стороны европейского генерала",удивляется Пушкин. Кровавые расправы его возмущают: в другом месте греки перерезали сто турок.

Денег у Пушкина все еще нет, и друзья не спешат помочь. Правда, ссыльный Пушкин исправно получает правительственное жалованье. 1 мая 1821 года ему вручили 7600 рублей. Хотя долгов полно, отдавать их он не спешит. Вскоре Пушкин получает повестку уплатить долг под страхом полицейского преследования и отвечает, что не может уплатить. Все это время он пытается уговорить отца прислать денег. "Были бы деньги..." - с сожалением напишет он брату Льву два года спустя.

А тем временем общая ситуация постепенно меняется. Греческим лидерам, с которыми он в приятелях и которые могли бы помочь ему, не до него. Зато "до него" агентам тайной полиции. Один из них доносил еще в марте, что Пушкин в кофейных домах публично ругает не только военное начальство, но и правительство. Реакция сверху, по-видимому, смягченная статс-секретарем Каподистриа, быстрая: "...желательно, особливо в нынешних обстоятельствах, узнать искреннее суждение Ваше, Милостивый Государь мой, о сем юноше...".

Инзовская характеристика была составлена в оптимистическом тоне, что вызывало недоверие к самому Инзову, которым Александр I был недоволен: Инзов несвоевременно сообщил о подготовке восстания, хотя знал, что Александр Ипсиланти готовил его в Кишиневе. Правительственные чиновники действовали по известному принципу: "доверяй, но проверяй". Информацию, помимо бюрократических каналов, поставляли официальные и секретные агенты, в том числе специально прибывавшие из столицы.

В это время агентура сообщила Александру I из Парижа, что секретарь Нарышкина Кюхельбекер собрался ехать в Грецию сражаться за независимость греков. К тому ж третий лицейский приятель Пушкина граф Сильверий Броглио вскоре после окончания лицея уехал в Пьемонт, сделался участником освобождения Греции и погиб. Дата его смерти и место остались неустановленными. Пушкин услышал об этом, когда сам он рвался туда же, и, возможно, всерьез призадумался.

Тема нелегального перехода границы волновала Пушкина. В наброске стихотворения "Чиновник и поэт" читаем:

- Куда ж?

"В острог - сегодня мы

Выпровожаем из тюрьмы

За молдаванскую границу

. . . . . . .Кирджали".

Кирджали, как теперь выяснено, был историческим лицом. Этеристы без особого труда проходили границу и возвращались в Бессарабию после поражений. В Молдавском архиве сохранились списки, направленные Инзову из Новоселицкой таможни, в которых перечислено по пятьсот человек. Такие же сведения шли Инзову из Скулян - прикордонного пункта на дороге из Кишинева в Яссы. В Яссах был русский консул, который сообщал правительству о многочисленных побегах из Бессарабии. Инзов вызывал к себе представителей Кишиневских властей и выговаривал им, что они способствуют тайному бегству людей за границу.

Не очень ясно, в чьих интересах действовал Александр Ипсиланти, грек и русский генерал: в интересах греков, царя или своих собственных. Ипсиланти надеялся заполучить для себя небольшое королевство на Балканах. Он обсуждал разные планы кампании и не мог остановиться ни на одном. Проекты Ипсиланти получали огласку и уже поэтому становились неосуществимыми.