- Ты меня извини, - потупилась Финдиляка, - но я все скажу... Она даже плакала, когда книгу прочла. Она говорила, что автор, то есть ты, трепач, что ты любишь только себя, а женщин не уважаешь и не хочешь понять. Что ты и в женщинах свое величество любишь, это ее слова... Что твоя книга - сплошное самолюбование, как перед зеркалом, и не надо было ее издавать, потому что после нее только хуже. Потому что все станут думать, будто женщины дрянные, а мужчины несчастные... И еще - ты не обижайся! она сказала, что ты совсем не знаешь жизни, а смеешь учить жить... Ой, ты не обиделся?.. Это ж не я, это ж она, а она уехала... а я даже не понимаю, про что говорю. Я же на последней странице нарисована, а там только оглавление рядом...

Истомин в последний раз перелистал книгу.

- Не волнуйся, я не обиделся, - сказал он. - Все верно, спорить бессмысленно. Теоретик из меня липовый. А уж практик... - безнадежно махнул рукой. - Ладно, пора ехать. Ты со мной?

- Куда ж я от тебя денусь? - удивилась Финдиляка. - Пока ты книгу не выбросишь, я в ней буду. Захочешь побеседовать - только достань ее, и я тут как Тут. Договорились?

- Договорились, - сказал Истомин и встал. Он давно собирался заскочить в музей "Ботик" на южном берегу Плещеева озера, где Петр Алексеевич Романов в конце семнадцатого века строил "со товарищи" первую военную флотилию. Собирался полюбоваться на памятник царю, на старые якоря, на сам ботик с ненадежным именем "Фортуна". Но электронные ручные часы уже проникали два, времени потеряно уйма, а впереди еще полдороги. С такими темпами, похоже, он и до вечера в цирк не доедет, Поэтому он решительно миновал поворот к музею и поехал прочь из города.

А сколько еще интересных мест его ожидало!..

Вот "жигуленок" одолел длинный тягун, выскочил на горушку, на простор и... Истомин даже притормозил, пораженный. Справа от дороги прозрачная, как кружево, будто бы звенящая на ветру, заневестившаяся под солнцем, нежно-белая, нежно-зеленая - да просто нежная, зачем лишние слова искать? - стояла березовая роща. Не лес, не гай, а именно роща; по Далю небольшой, близкий к жилью лиственный лесок. А еще: чисто содержимый, береженый, заповедный. Чтобы не спорить с авторитетом Владимира Ивановича, местные власти срубили перед рощицей массивные резные ворота, раскрасили их во все цвета радуги и повесили указующую табличку: "Березовая роща. Памятник природы".

Забора, заметим, не наличествовало, только ворота: хошь - входи, хошь обойди.

Мало нам красоты естественной, не видим мы ее, не понимаем. Ну что такое роща?.. Так, мура, белые палки с зелеными листьями. Пятачок пучок. А вот рукотворные врата, да еще ценной масляной краской фигурно крашенные, эт-то вещь! Эт-то вам толковый дизайн и большой силы икебана!.. Как и посыпанные толченым кирпичом дорожки в городском лесопарке. Как и высокохудожественные плакаты "Берегите лес от пожара!", прибитые прямо к деревьям. Как живая кошка с белым бантом, похожая на удавленницу; как клетка для попугая, сработанная из красного дерева и увешанная грузинской чеканкой, каковую автору повезло увидеть в фойе одного периферийного театрика.

Только в случае с рощей автор пошел бы дальше: он бы не ворота красил, а сами березовые стволы - в полосочку и в ромбик...

Отметив земную красоту ворот, Истомин тем не менее устремился мимо них в рощу. В конце концов, раньше половины седьмого в цирке его не ждали, сто раз успеет добраться, а погулять по памятнику природы - многим ли такое удавалось! Истомин, во всяком случае, впервые столкнулся с подобной возможностью, предоставленной желающим-проезжающим природой - с одной стороны, и теми, кто превращает ее в памятник, - с другой.

Истомин вошел в рощу как в воду: в ней было прохладно и тихо, словно какой-то невидимый барьер отделял ее от остального мира - от шоссе с рычащими и воняющими грузовиками, от полей с тракторами, от города, от людей. Словно в памятнике природы царствовал свой микроклимат и, как немедленно заметил Истомин, существовал свой микромир. Микромир этот, отделенный от макромира Ярославской области, был населен довольно густо. То за одним деревом, то за другим, то за третьим виделись Истомину женские фигуры: блондинки, брюнетки, шатенки - в платьях вечерних и рабочих, в джинсах и в юбках макси и мини, а одна даже в шубке из песцов мелькнула, в беленькой шубке средь белых берез.

Ну прямо-таки ансамбль "Березка" на отдыхе, извините за близлежащую аналогию...

Что это за картиночка, достойная пера, подумалось Истомину, столь похожая на ситуацию из фильма "Восемь с половиной"?.. И тут же он лицом к лицу столкнулся с грустного вида шатеночкой, с невысокой кудрявенькой кошечкой, грациозной и тонкой, которая томно проговорила:

- Здравствуй, Истомин, вот ты и вернулся... - И протянула к нему длинные руки, явно подманивая и завлекая.

- Позвольте, - нервно сказал Истомин, - я вас не знаю.

- Знаешь, - сказала шатенка, - еще как знаешь.

- И меня знаешь, - обиженно прошелестела высокая (брюнетка, выплывая из-за березы:

- И меня... и меня... и меня... - слышалось отовсюду, и к Истомину шли и шли женщины, окружали его, трогали, гладили, ерошили волосы, а бойкая блондинка в выцветших джинсиках ухитрилась даже чмокнуть нашего героя в щеку. Лица мелькали перед Истоминым, качались, расплывались, и оттого он никого толком не мог разглядеть.

- Стоп! - заорал он, вконец сбитый с толку и поэтому сильно разгневанный. - Разойдись! Смирна-а! Подходи по одному!

И надо же: ефрейторские вопли подействовали! Прекрасные березовые дамы быстро построились в колонну по одному; не обошлось, правда, без легкой перебранки, без мимолетных тычков и невинных зуботычин, но все наконец утряслось, устроилось, и первая в очереди немедленно попала на прием к Истомину.

Кто-то умный предусмотрел ситуацию и поставил в рощице небольшую, но уютную скамеечку, в отличие от ворот не тронутую масляной краской. Все еще ошарашенный Истомин на нее опустился и предложил место даме.

Первой оказалась как раз та шатенка, с которой вся чертовщина и началась. То ли она поднаторела в очередях за промтоварами, то ли подруги-подельницы уважение оказали, но уселась она на скамеечку и нежно заглянула Истомину в глаза.