- Хорошее сравнение, Истомин, - кивнула Лена. - Ты умный мужик, одно слово - писатель... Мы все здесь, - она обвела рукой групповой портрет на поляне, - до сих пор ждем обещанную птичку.
А тут и Оля из Красноярска слово взяла:
- Сейчас ты скажешь, что никакой птички не обещал, верно?
- Не обещал, - упрямо заявил Истомин.
- Зачем же ты мне врал, что из меня выйдет толк?
- Я не врал. Я предполагал лучшее.
- Врешь. Ничего ты не предполагал. Девочка тебе понравилась, то есть я, мордочка смазливая, глазки, губки, ножки. А девочка в писатели рвется. Так ты у нас добрый, тебе слов не жалко. Помнишь, что ты мне сказал?.. "В тебе есть Божья искра, а мастерство само придет".
- Пришло? - боязливо поинтересовался Истомин, хотя ответ знал заранее. И получил его:
- Не дошло. Даже искра погасла, если и была...
- Была, была, честно, - подтвердил Истомин.
- Да врет он, врет, как всегда, - со злостью сказала Саша Калинина, мужняя жена, - не было искры.
- Сама теперь знаю... А тогда поверила, писала, как проклятая, рассказы, рассказы, в Москву их - заказным, а обратно: "Отсутствует конфликт, схематичны характеры, опубликовать не сможем". Как мордой об стол!.. И между прочим, я сама в Москву приезжала, звонила тебе сто раз. Где ты был?
- В командировке, - немедленно отпарировал Истомин. - В жаркой Африке.
- Ах ты гад, - мечтательно и сладко сказала Оля Асатурян из Красноярска, - откуда же ты знаешь, когда я тебе звонила, если я твоей жене не называлась?
- Он по параллельному аппарату слушал, - опять внесла свою лепту мужняя жена, - из жаркой Африки.
- Ты бы лучше помолчала, - обрезал ее Истомин.
- И не подумаю. Сама я здесь случайно, за компанию.
Мне от тебя ничего не требуется, счетов не предъявляю. Но вот слушаю я вас всех и думаю: за что ж мы на тебя окрысились? Ведь ты же такой добрый, такой ласковый. И молоко пил, и обои клеил, и в девочке Оле Божью искру отыскал... Мы ж тебя благодарить должны... Другие мужики рядом с тобой плюнуть и растереть. Хамье и домостроевцы... Мы с тобой в Пицунде двадцать четыре дня вместе были, всего двадцать четыре! А я после на своего благоверного полгода без тоски смотреть не могла... Лучше бы ты тогда, на пляже, мимо прошел...
- Лучше б ты в Красноярск не приезжал, - сказала Оля.
- Лучше б нас Славка не знакомил, - сказала Лена.
- Лучше б я такси поймала, а ты бы проехал, не подвозил бы меня, сказала Инка.
- Лучше б я в тот день в просмотровый зал не пошла, а смылась бы пораньше домой, - сказала Наташа.
- Девочки! Лапоньки! Судьи мои беспристрастные! - заорал вконец сбитый с толку Истомин. - В чем же я виноват? В том, что мимо не прошел? В том, что не бил вас, не оскорблял, не плевал в рожу, а дарил цветы, катал на машине, стихи читал? В том, что относился к вам так, как, считаю, любой мужик к любой женщине относиться должен? Тогда пардон, но я ни-че-го не пойму!..
- Получается, не я дура, а ты болван, - грубо сказала Лена Ларина, инженер-химик. - Мы тебе не доброту в упрек ставим, а то, что пустая она у тебя. Да ты и сам пустой внутри, Истомин. Интересно, сердце у тебя есть или нету, а?..
Истомин приложил руку к левой стороне груди: сердце билось ровно и сильно, как дорогой швейцарский хронометр. Было у него сердце, было и работало до сих пор без вредных перебоев. А вот в роще этой березовой нежданно-негаданно напомнило о себе: что-то душно вдруг стало, что-то воздух загустел, как черничный кисель, - хоть ложкой его ешь...
Истомин рванул ворот рубашки, вздохнул глубоко. Не к грозе ли дело, подумал он. Но небо по-прежнему было чистым, ни облачка в нем не наметилось, солнце шпарило вовсю, ветерок гулял между березами.
Старею, старею, с грустью решил Истомин, а все еще хорохорюсь, пыжусь, надуваюсь. Надо бы и о вечном подумать...
Верный "жигуленок", друг и единомышленник, издалека ржал призывно, бил копытом: пора, брат, пора. В переносном, конечно, смысле...
Ах, как хлестал ветер в лицо через опущенное стекло машины, как свистел в ушах, как студил голову, как стлался под крепкие шины "металлокорд" горячий и вязкий асфальт скоростной трассы Москва - Ярославль!..
До чего ж богата Ярославская дорога древними славными городами, а в них памятниками-старины: что ни населенный пункт - то целый сбор достопримечательностей, да еще каких!.. Автор уж и не говорит об иных мимо просвистевших, о давешней роще, например: тоже ведь памятник... Истомин действительно не ведал, что это на него наехало.
Понадобилась всего лишь поездка в Ярославль, чтобы достигший сорокалетнего перевала герой кое над чем задумался?.. Нет, конечно, не в дороге дело, а именно в перевале, в небольшой, в сущности, круглой дате, которую Истомин почему-то очень болезненно пережил. Он готов был обеими руками подписаться под стихотворными строчками коллеги, которого, как видно, мучило нечто сходное: "До сорока вся жизнь как хмель, а в, сорок лет - похмелье". Или еще одна народная мудрость: до сорока лет на ярмарку едем, а после сорока с ярмарки возвращаемся. Едучи с ярмарки, не грех и оглянуться: а что у тебя на возу завалялось?..
Без малого триста километров от Москвы до Ярославля были для Истомина частью длинной дороги с ярмарки...
На возу у Истомина был полный порядок! Елочные блестящие игрушки лежали - одна к одной.
Но ведь в цирковых-то его делах доброта, даже елочная, отсутствует начисто, там Истомин, как писали в старых романах, строг, но справедлив. В первую очередь, заметим, строг.
Но положа руку на сердце, которого, как предположила девушка Лена, у него не было, Истомин признал, что его цирковая строгость тоже окрашена пустой добротой.
Вот, например, перед ним цирковые артисты - гимнасты, акробаты или жонглеры, - номер которых он только что отсмотрел, придя к печальному выводу, что он, их номер, позорит искусство цирка, а значит, не имеет права на существование. Плюс к тому услужливая цирковая администрация все про этих артистов Истомину доложила, всю подноготную вывернула.
Давайте представим, какой _добрый_ разговор пойдет у них после просмотра.
- Как вы себя чувствуете? - спрашивает внимательный Истомин, отлично зная, что чувствуют себя артисты неважно, что пенсию они уже заслужили: четверть века на арене, считая с первых шагов, может быть, даже с детства.