– Незачем, Адам…

Он пожал плечами.

– Сдать меня хотел? – спросил он все таким же невыразительным голосом. – Мажора приволок… Так я и думал…

– А ты, выходит, успел раньше…

– Выходит, так. – Лицо его выражало одну лишь беспредельную скуку.

– Бучко-то за что? Просто под руку подвернулся?

– Подвернулся… А не прячь террористок… Они начали весь Подол прочесывать – от самых доков. Все равно бы наткнулись. И Бучко бы замели, и меня заодно… Что я должен… За так, из-за какой-то швали собой жертвовать? Или ею? – Он кивнул в сторону коридора. – Ради бандитов этих? Да с какой стати? И что ты так на меня вытаращился, Лесь, не понимаю! Ты ж сам… Подсуетился…

– Я спасти вас пытался. Неужто ты не видишь, что делается?

– Понятно что… Душат они нас… А ты думал – найдешь одного, добренького, а он тебе леденец на палочке и гражданские права в придачу? Дурак ты, Лесь, ох, какой дурак! Надо же, мажора притащил, да еще и удивляешься!

Это он меня обвиняет, удивленно подумал я! И в чем – в коллаборационизме! Ну и ну!

– Нет среди них добреньких, – упрямо сказал Шевчук, – и порядочных нет… Заладил – что делается, что делается! Да как обычно, чуть мы голову поднимем… Тогда мятеж Пугачевский в крови потопили… А я что, первый должен голову под топор подставлять, что ли? Да с чего ради?

– Да кто топил-то? Что, Суворов грандом был? Кто голову Пугачеву рубил – гранды?

– Нет, но они смотрели.

Ты– то чем лучше, подумал я. Как он умудрился повернуть, что я все время оправдываюсь…

– Наши тоже смотрели. Уж такие тогда были нравы… Да и мятеж этот… после него и пошли реформы. Квота в парламенте, образовательная программа – разве нет?

И верно, мы их тогда здорово потрепали. Только перья летели. Тогда они и решили, что добром с нами легче будет сладить. А может, их и впрямь комплекс вины допек – когда это у них народники появились? Черт, историю подзабыл…

– Вот они, твои квоты, – холодно сказал Шевчук. – Нет уж, я в эти игры не играю. Они ж именно этого от нас ждут – что мы попрем, очертя голову. А у меня одна жизнь, одна-единственная. Другой нет.

– Послушай, Адам, да если Аскольд развернется, ты же первый пострадаешь! Весь Нижний Город! Ты что же, этого хочешь? Я ж остановить его пытался! А как мне еще действовать? Камнями, что ли, закидать…

– Зачем – камнями… – рассеянно произнес Шевчук.

– Ладно, Адась, – устало сказал я, – пустое это… Они вот-вот чрезвычайное объявят и начнут с того, что все нежелательные элементы депортируют. То есть, всех с низким ИТ. А мы еще гадали, что такое эта китайская модель…

Но Шевчук уже не слушал. Он, глядя в одну точку, начал медленно сползать по стенке и уселся на корточки, охватив голову руками: я уж, было, думал, что наконец-то до него дошло, что к чему, но тут он сказал в пространство:

– Черт, как не вовремя!

Про меня он, казалось, забыл.

Не понимаю я его… и раньше никогда не понимал… Я как-то позабыл за давностью лет, только теперь вспомнил – мы тогда его… побаивались.

Наверху, над крышей, в покосившейся голубятне, возились и ворковали сизари.

– Ладно, – сказал я, – пойду, пожалуй.

Почему, думал я, бредя по Андреевскому спуску, ну почему на одной планете должны были возникнуть два разумных вида? Что – одного мало, что ли? Как ни стараемся – они ведь тоже стараются, и не меньше нашего, – все время упираемся в противостояние, то скрытое, то явное… Неудивительно, что в конце концов у одного из заклятых друзей возникло искушение расправиться с соперником – бессознательный, чисто биологический импульс, который на сознательном уровне может объясняться политикой, государственной необходимостью, просто жаждой власти… да чем угодно…

И что мне теперь делать?

Пожалуй, спокойней всего будет отсидеться в деревне – не очень-то я обожал Валькину маму, да и она меня тоже, поскольку считала выскочкой и чистоплюем, но, в конце концов, притерпимся… Если Себастиану и впрямь удалось передать американцам ту пленку, Аскольду придется слегка притормозить, продемонстрировать свою благонамеренность и либерализм, а там, возможно, наберут силу те подспудные течения, которые всегда формировали политику в мажорской элите, вынося на поверхность лишь сухие сводки официальных бюллетеней и безликую информацию в теле– и радионовостях.

Что– то в Верхнем Городе было не так, и прошло несколько минут, прежде чем я сообразил, что транспорт не ходит. Сновали лишь машины с номерными знаками Опекунского совета.

Потому я добрался домой, когда совсем стемнело. И, уже подходя к дому, понял, что в квартире кто-то есть; окно, выходящее на улицу, светилось.

Господи, подумал я, Валька! До нее, видно, дошли какие-то слухи, и она вместо того, чтобы дождаться меня, рванула в город.

Я бегом пронесся по лестнице и несколько секунд тыкал ключом в замочную скважину, потому что никак не мог попасть. Освещена была только гостиная – в кресле у телевизора кто-то сидел,

– Черт бы тебя побрал, Себастиан, – устало сказал я.

Он виновато захлопал глазами.

– Я тебя напугал, Лесь? Извини.

– Ты где взял ключ?

– Мне вахтер открыл. Я его попросил, и он открыл.

– Ах да, конечно…

Не такой дурак наш вахтер, чтобы отказать мажору – да еще в нынешнее смутное время.

– Тебе звонил какой-то Ким.

– Ясно, – сказал я устало. Нужно будет перезвонить ему, подумал я, хотя бы намекнуть, что происходит. Лучше бы он так и остался в своем Новосибирске – пока волна докатится до провинции… Хотя, опять же, китайская граница под боком…

– Я передал пленку. – Он оживленно пошевелился в кресле. – Это было не так-то легко… Меня и не подпустили к посольству, представляешь? Но я вспомнил, что один мой однокурсник сейчас стажируется в «Известиях», а там при них американец из «СиЭнЭн» – он телетайп обслуживает. Ну, я и…

– Корреспондент?

– Ага.

– Это хорошо. Что ж, поглядим. Может, и выгорит.

Я прошел мимо него к шкафу, вытащил рюкзак, и, разложив его на полу, стал сваливать туда все самое необходимое.

– Ты что же, – удивленно спросил Себастиан, – уезжаешь?

– А чего ты хочешь? Чтобы я дожидался, пока меня в вагон затолкают, как скотину бессловесную? Почем я знаю, может, они с Верхнего Города начнут?

Он так и подпрыгнул в кресле.

– Да кто начнет-то?

Тут только я сообразил – он же ничего не знает!

– Я гляжу, на улицах что-то странное творится, – недоуменно сказал он, – ничего не понимаю. Включил тут у тебя телевизор, а там только первый канал… Говорят, сохраняйте спокойствие…

– Аскольд твой… Борец за равноправие. – Я вздохнул. – Фактически, это государственный переворот, Себастиан. Только… легализованный. Для людей настают тяжелые времена.

Он вскочил, вытаращился на меня.

– Эта пленка!

– Там были доказательства. Записи переговоров Аскольда с террористами…

– Я тебе не верю. Да откуда такая техника у обезьянок? – выпалил он.

Я с удовольствием сказал:

– Идиот!

– Прости, Лесь, но…

Я отступил на два шага, заложил руки за спину и насмешливо оглядел его с головы до ног.

– Ах ты, бедняжка! Святая простота! Ты, выходит, и впрямь думал, что все эти новые технологии разработаны мажорами! Думаешь, почему Аскольд в штаны наложил? Почему ваша оппозиция – если она у вас есть – предпочла ему поверить? Да потому что еще немного – и люди сами возьмут все, что им причитается. Вот вы и всполошились, захлопали крылышками…

– Но если так, то… нужно предупредить хлопцев… И вправду, бедняга…

– Каких хлопцев, Себастиан? Кого ты хочешь предупреждать? Бучко арестован. За укрывательство раненой женщины – единственного человека, который мог бы свидетельствовать против Аскольда. Кстати, по доносу Шевчука. Так что, полагаю, Шевчук вполне может позаботиться о себе сам… Зря ты, как видишь, волновался, он оказался вполне благонамеренным гражданином.

– Бучко арестован? – выдохнул он.

– Я же тебе говорю. Галерея опечатана.