– Что же делать, Лесь? – Он в отчаянье посмотрел на меня. – Что же делать?

– Я пытался уговорить Георгия – знаешь такого? – чтобы он занялся этим делом… тогда у нас еще был бы хоть какой-то шанс. Привел его к Бучко. Но Шевчук меня опередил.

– А теперь?

– Надежда только на твою кассету. Ты и, правда, ее передал?

– Я никогда не вру, – возмутился он.

– Что ж, отлично…

Уложил вещи в рюкзак и затянул веревки. Он продолжал следить за каждым моим движением с таким безнадежным видом, что я сжалился.

– Там, на кухне, стоит приемник. Давай, поймай-ка «Голос Америки», послушаем, что делается…

Он покорно побрел на кухню. Я приглушил звук телевизора – все равно следующая сводка новостей будет через полчаса… Пока что сводный оркестр яростно исполнял «Патетическую ораторию»…

Себастиан осторожно поставил приемник на журнальный столик.

– Что-то я тут… – сказал он, подкручивая колесико.

– Погоди, – я отобрал у него радио. – Он берет УКВ. Сейчас…

Мне его как-то под горячую руку переделал Ким, этот приемник.

– Но это же… незаконно…

– Ты что же, совсем дурак?

Он наблюдал за мной молча, с некоторым страхом. Потом виновато сказал:

– Я и, правда, не думал, что… люди… сами по себе… на такое способны.

– Понимаю. Ты готов был бороться за права меньших братьев. Но мы вовсе не меньшие братья, Себастиан. И мы не нуждаемся ни в жалости, ни в снисхождении. – О, Господи, еще как нуждаемся…

Голос с чуть заметным акцентом выплыл из той странной тьмы, где живут радиоголоса, блуждая в эфире, точно призрачные рыбы.

«…и сейчас, после музыкальной паузы, о последних событиях в столице. Обнаружены виновники взрыва в Торговом Центре – ими оказались члены радикальной группы под руководством небезызвестного Романа Ляшенко. Главарь террористической организации приговорен к смертной казни – первый подобный казус со времен Новосибирского инцидента. Приговор приведен в исполнение. Объединенное правительство единодушно поддержало жесткие меры по урегулированию ситуации в городе и прилежащих районах, предпринятые перспективным политиком Аскольдом – возможно, это означает грядущие перестановки в правительстве и рост влияния клана Палеологов, в последнее время оттесненного враждующими группировками на второстепенные позиции. Прослушайте комментарий нашего политического обозревателя Вячеслава Новгородского…»

И уже другой голос произнес врастяжку: «Дорогие радиослушатели! Наша программа уже обращала ваше внимание на стремительный рост популярности Аскольда – возможно, единственного трезвомыслящего прогрессиста в составе нынешнего правительства. Последние события только подтверждают…»

– Достаточно.

Я выключил приемник.

– Но это… – недоуменно произнес Себастиан, – ведь та пленка попала к ним. Я говорю правду, Лесь. Почему же они молчат?

– Не знаю…

– Ты говоришь, там переговоры Аскольда… Может, проверяют ее подлинность? Боятся обострять отношения?

– Может быть, – я пожал плечами, – а быть может, просто не хотят вмешиваться. Ведь, если вдуматься, Аскольд ведет страну к краху – к полному коллапсу: пусть не немедленному… пусть через десять лет… или двадцать… Почему, как ты думаешь, Китай пошел с нами на сближение, когда они столько лет кричали об уникальном китайском пути? Да потому что оказались в полной заднице – сколько там людей осталось, в Китае, и все в резервациях, поставляют эти… изделия народного творчества… При нынешнем раскладе Евразийский союз ждет то же самое. Да через полвека у американцев будут такие технологии, что представить трудно – вплоть до межконтинентальных самолетов. Тогда нам, милый мой, никакая дружба с Китаем не поможет…

– Ты думаешь? Но Америка…

– Оплот свободы и равноправия? Может, и так. Но до нас им дела нет, Себастиан.

– Тогда, что же нам делать?

– Нам? – Я покачал головой. – Сам видишь. Теперь каждый сам за себя. У меня жена и сын – не хочу, чтобы они пострадали. Так что я постараюсь выбраться из города – если на мостах еще нет кордонов…

Ким, подумал я, нужно позвонить Киму. Сейчас они будут выявлять нелояльных – он попадет под колесо одним из первых.

Я уже протянул руку к трубке – и вздрогнул, когда телефон неожиданно зазвонил.

– Да?

– Лесь, – я настолько не ожидал услышать Гарика, что даже не распознал его по голосу, – это Гарик. Уходи из дому, Лесь.

– Что стряслось?

– У меня нет времени. Уходи. Постарайся найти Себастиана…

– Да он тут сидит…

– А! – произнес Гарик несколько ошеломленно, потом сказал: – Хорошо… Постарайся не… не отпускай его…

– Да что…

– Потом поймешь.

В трубке раздался какой-то шорох, потом далекий гул милицейской сирены.

– Беги, Лесь, – торопливо проговорил Гарик, – ты меня слышишь? Беги! И скажи Себастиану…

Какой– то посторонний звук, голоса, короткие гудки. Я осторожно положил трубку.

Поглядел на рюкзак на полу, потом махнул рукой.

– Пошли отсюда, парень.

– А как же… – Себастиан недоумевал точно так же, как минуту назад – я.

– Это Гарик звонил. Что-то там произошло. Похоже, его взяли.

– Георгия?!

– А что, так не бывало раньше? Ты же, вроде, учил историю…

– При Петре, разве, – сказал он неуверенно. – Да и то…

Я подтолкнул его к двери.

– Хватит болтать, пошли.

Верхние этажи элитарных домов оборудованы широкими уступчатыми карнизами – чистая декорация, разумеется, призванная тешить самолюбие крылатых созданий, давно уже, на заре эволюции, потерявших способность летать, но никак не желавших с этим смириться. По той же странной причине ни одному человеку – даже подросткам, которые вечно суют повсюду свой нос, – не приходило в голову ни с того, ни с сего разгуливать по этим карнизам: это были мажорские угодья, но угодья чисто символические, запущенные, обветшалые за ненадобностью. Я выбрался наружу через арочное окно и начал пробираться по карнизу, волоча за собой Себастиана.

– Почему сюда? Почему не по лестнице? – проворчал он.

– Помнишь вахтера? Который тебя впустил?

– Ну?

– Так вот, лучше не попадаться ему на глаза.

Он, кажется, удивился. Люди из обслуги наверняка были для него не больше, чем полезными предметами, – несмотря на все его демократические позывы…

– Он информатор, этот вахтер. Может, в холле нас уже поджидают…

– Зачем?

– Вот этого, – сказал я, – я и сам не понимаю.

И, правда, я даже как свидетель бесполезен. Может, Аскольд полагает, что я припас еще какую-то карту в рукаве? Или что пленка все еще у меня? Или что кассета была не одна? Так плевать ему на эту кассету… Раз уж ему удалось с американцами все укатать… что он им обещал? Концессии? Дешевое сырье? Бесплатной рабочей-то силы у него скоро будет сколько угодно…

– Лесь, – вдруг сказал Себастиан, – мне страшно.

– Тебе-то чего? Тебя они не тронут… Впрочем, Гарика же они тронули.

– Я боюсь высоты, – вдруг сказал Себастиан.

Я вытаращился на него.

– Вот это номер…

– А ты думал… – Он почти всхлипнул. – Мы же давно потеряли способность… летать… Вроде бы, какая разница? А все равно, позор… каждый раз, когда… эти воздушные потоки… аж сердце из груди выпрыгивает – а как я могу показать? Стыдно же…

Я с трудом подавил усмешку.

– Ясно.

– Я никому… только тебе…

– Польщен…

Осторожно (вряд ли эти конструкции отличались прочностью) подошел к самому краю карниза и выглянул на улицу. Два автомобиля с визгом затормозили у подъезда, из них выбежали люди в униформе, затем вальяжно выбрался мажор.

– Плохо дело… Нужно сматываться, Себастиан.

– Но я…

– Понял, понял. Мы осторожненько…

Я двинулся вдоль карниза. Проклятая кровля проламывалась под ногой, вниз, шурша, сыпались обломки, оседая на нижнем, более узком, козырьке. Себастиан брел за мной, распластавшись по чисто символическому ограждению, – я слышал, как он что-то тихонько шепчет, сам себя успокаивая.

Со стороны Второй Владимирской карниз вытянулся, почти соприкасаясь с карнизом другого дома, – я так и представил себе мажоров, перелетающих с одного дома на другой, кружащихся в небе, как кружатся в солнечном луче снежные хлопья. Должно быть, обаяние этой никогда не существовавшей картины намертво поразило и их самих – иначе не держались бы так упорно за эти архитектурные излишества.