-- Отец,-- сказал Окассеп,-- вот ваш враг, который долго воевал с вами и причинил столько вреда! Ведь двадцать лет длилась эта война, которую не мог никто завершить.

-- Славный сын,-- сказал отец,-- вот такими подвигами отличаться бы тебе с детства, а не думать о пустяках.

-- Отец,-- сказал Окассен,-- не читайте мне проповедей, а исполните наше условие.

-- А? Какое условие, славный сын?

-- Ого, отец! Вы его забыли? Клянусь головой, уж кто-кто, а я его не хочу забывать; ведь оно глубоко в моем сердце. Разве вы не обещали, когда я взялся за оружие и пошел в бой, что, если господь меня вернет живым и невредимым, вы мне дадите видеться с Николеттой, моей нежной подругой, и я смогу перемолвиться с ней двумя-тремя словами и поцеловать ее хоть один раз. Это обещали вы мне, и я хочу, чтобы вы сдержали слово.

-- Я? -- сказал отец.-- Да не поможет мне бог, если я сдержу такое обещание. Если бы твоя Николетта была здесь, я бы сжег ее на костре, да и тебе бы не поздоровилось.

-- Это ваше последнее слово? -- спросил Окассен.

-- Да поможет мне господь,-- отвечал отец.

-- Поистине,-- сказал Окассен,-- мне весьма тягостно, что человек в вашем возрасте лжет. Граф Валенский, я взял вас в плен?

-- Разумеется, господин мой,-- ответил граф.

-- Дайте мне вашу руку,-- продолжал Окассен.

-- Охотно, господин мой.

Он подал ему руку.

-- Поклянитесь мне,-- сказал Окассен,-- что сколько бы вы ни жили, не пройдет ни одного дня, чтобы вы не оскорбляли моего отца и не посягали на его жизнь и имущество.

-- Ради бога, господин мой,-- сказал граф,-- не издевайтесь надо мною, но назначьте мне выкуп. Я дам вам все, что вы потребуете, будь это золото и серебро, скакуны или простые лошади, разные драгоценные меха, собаки или птицы.

-- Как? -- сказал Окассен.-- Вы не хотите признать, что вы -- мой пленник!

-- Хочу, господин мой,-- сказал граф Бугар.

-- Да накажет меня господь, если я не сниму с вас голову,-- воскликнул Окассен,-- раз вы отказываетесь дать клятву.

-- Ради бога,-- сказал граф,-- я поклянусь во всем, что вам угодно.

Тогда Окассен посадил его на коня, сам сел на другого и проводил графа до места, где тот был в безопасности.

11

Теперь поют

Убедился граф Гарен,

Что не хочет Окассен

Добровольно разлучиться

С Николеттой светлолицей.

"Нет, добьюсь я перемен! -

Граф сказал.-

Из крепких стен

К Николетте не пробиться".

И в темницу, под землей,

Сын упрятан молодой.

Стал взывать он со слезами,

Вот, послушайте вы сами:

"О Николь, лилея сада,

Светлолицая отрада,

Ваших сладостных лобзаний

Может ли мне быть желанней

Сок пьянящий винограда!

Знал я как-то пилигрима.

Лимузен забыв родимый,

Страшной мукой одержимый,

20 На постели он стонал

Без движения -- от боли.

Вы же мимо проходили,

И подол свой подхватили -

И мантильи край соболий,

25 И рубашки белый лен,-

И при виде ножки милой

Сразу стал он исцелен,

Позабыл свой стон унылый.

Преисполнен свежих сил,

30 Он, бодрей чем раньше был,

Восвояси поспешил...

О подруга, о лилея,

Кто в движениях плавнее,

В играх сладостных -- славнее?

35 Кто в беседе веселее,

В поцелуях кто нежнее?

Кто вас может не любить!

Из-за вас я обречен

В подземелии тужить

40 Где навеки заточен!

Мне до смерти слезы лить

Из-за вас, подруга!"

12

Теперь говорят и сказывают-рассказывают

Окассена заключили в темницу, как вы уже слышали и поняли, а Николетту заперли в светелке. Это было в мае, когда дни стоят жаркие, длинные и светлые, а ночи -- тихие и ясные. Однажды ночью, лежа в своей постели, увидела Николетта, как ярко светит луна в оконце и услышала, как поет соловей в саду, и вспомнила об Окассене, друге своем, которого так любила. Она стала думать о графе Гарене Бокерском, который смертельно ненавидел ее, и решила, что не останется больше здесь: ведь если бы кто-нибудь донес на нее и граф Гарен узнал о ней, то предал бы ее злейшей смерти. Она прислушалась: оставленная с ней старушка спала. Николетта встала, надела платье из прекрасного шелка, взяла с постели покрывала и холщовые простыни, связала их, скрутила из них веревку, такую длинную, какую только могла, прикрепила ее к подоконнику и спустилась по ней в сад. Приподняв одежды одной рукой спереди, а другой сзади, пошла она по саду, прямо по росистой траве.

У нее были светлые кудри, живые, веселые глаза, тонкое лицо, прямой красивый нос, алые губки, подобные вишне или розе в летнюю пору, белые мелкие зубы. Упругие маленькие груди приподымали ее одежду, как два волошских орешка. Стан был строен, и обнять его можно было двумя ладонями. Маргаритки, кланявшиеся ее стопам, когда она проходила мимо, казались темными по сравнению с ее ногами -- так была она белоснежна. Она подошла к калитке, открыла ее и пошла по улицам Бокера. Она старалась идти в тени, потому что луна светила слишком ярко. Долго Николетта бродила, пока не подошла к башне, где находился ее друг. Башня эта местами дала трещины, и она, спрятавшись за колонну, закутанная в свой плащ, прижала голову к щели ветхой и древней башни и услышала, как рыдал там Окассен, как страшно скорбел он и тосковал о подруге, которую он так любил. И, наслушавшись, она заговорила:

13

Теперь поют

Николетта у колонны,

Чуть луною озаренной,

Окассена слышит стон:

По подруге плачет он.

5 И тогда она сказала:

20.

"Славный друг, достойный витязь,

Вам ведь плакать не пристало,

Окассен, приободритесь

И тоскою не томитесь,

10 Чем упорствовать в печали,

Лучше старшим покоритесь.

Невзлюбили ведь меня

И отец ваш, и родня.

С вами быть я не могу:

В край заморский убегу..."

И она от светлых кос

Отрезает прядь волос.

И в восторге эту прядь

Стал несчастный целовать,

20 И темница нипочем!

А потом он стал рыдать,

Снова слезы бьют ключом -

Все из-за подруги.

14

Теперь говорят и сказывают-рассказывают

Когда Окассен услыхал слова Николетты о том, что она хочет уехать в другую страну, он страшно опечалился.

-- Прекрасная, нежная подруга,-- сказал он,-- нет, вы не уедете, иначе я умру. Первый, кто вас увидит и кто только сможет, сейчас же схватит вас и положит на свою постель и сделает вас своей наложницей. А после того, как вы разделите ложе не со мной, а с другим человеком, не думайте, что я буду ждать, пока попадется мне нож -- нанести себе удар в сердце и умереть. Нет же, я вовсе не стану дожидаться этого, но при первом удобном случае, лишь я увижу каменную стену или серый камень, я так сильно ударюсь головой, что глаза мои выскочат и вытекут мозги. Лучше мне умереть такой страшной смертью, чем услышать, что вы разделили чужое ложе.