Нужно отметить, однако, что это практическое расхождение, от которого мог бы зависеть вопрос о поддержке или отказе в поддержке левыми эсерами большевистского переворота, сами левые эсеры поспешили превратить в расхождение академическое. Когда выяснилось, что больше-вистско-левоэсеровский ВРК, несмотря на обещания не готовить восстания и ограничить свою деятельность защитой против «контрреволюции», намеревается накануне съезда[103] произвести переворот, руководство левых эсеров решило не «заниматься моральной характеристикой», а «с учетом того, что происходило», критически относясь «к политике, которую вел в последнее время» в Петросовете Троцкий, и «к течению большевиков, которое называется экстремистским и с которым не согласна и часть самих большевиков», занять «свое место в Смольном институте» и на съезде, «где представлена вся истинная революционная демократия»[104].
Однако вопрос о совместной организации переворота неизбежно затрагивал и вопрос об участии левых эсеров в будущем советском правительстве. Ленин соглашался на переговоры с левыми и о вхождении последних в состав правительства крайне неохотно, лишь под давлением большинства ЦК РСДРП(б). Левые эсеры, со своей стороны, настаивали на ведении переговоров между всеми социалистическими партиями, требуя создания многопартийного «однородного социалистического правительства» — «от энесов до большевиков».
Ленин (и поддерживавший его в этом вопросе Троцкий) намеревались противостоять этому требованию, но на их беду не было единства в самой большевистской верхушке[105]. Многие члены ЦК РСДРП(б) боялись, что силами одной партии нельзя удержать власти, и поэтому 26 октября, за несколько часов до организации на Втором съезде Советов чисто большевистского правительства, большевики предложили трем левоэсеровским лидерам — Карелину, Камкову и В. Б. Спиро — войти в состав СНК. Те отказались[106], поскольку введение трех человек в однопартийное большевистское правительство принципиально не меняло характера власти и делало левых эсеров косвенными виновниками начавшейся «гражданской войны»[107], что увеличивало отрыв левых от остальной «революционной демократии» и делало невозможным общее примирение, на что, по мнению левых эсеров, еще имелись шансы[108]. Однако примирения все равно не состоялось. Раскол углубился на Втором съезде Советов[109].
Созыв Второго Всероссийского съезда не был ординарным явлением. Еще 28 сентября 1917г. Бюро Исполнительного комитета Совета крестьянских депутатов, контролируемое эсерами и меньшевиками, постановило съезда не созывать. 4 октября пленум крестьянского ЦИК (в немалой степени находившегося под влиянием эсеров) признал созыв съезда 20 октября, как это когда-то намечалось, «несвоевременным и опасным» и предложил крестьянским Советам воздержаться от посылки на съезд делегатов[110]. 12 октября ЦИК Всероссийского Совета крестьянских депутатов признал решение вопроса о переходе власти к Советам до созыва Учредительного собрания «не только вредной, но и преступной затеей, гибельной для родины и революции». А уже перед самым открытием съезда, 24 октября, Исполнительный комитет разослал всем крестьянским Советам телеграммы, в которых призвал крестьянские Советы «не принимать участия» в нем. Несвоевременным съезд считался, в частности, потому, что созывался во время подготовки выборов в Учредительное собрание и как бы в противовес ему должен был решать вопрос о власти в стране[111].
Столкнувшись с активным нежеланием крестьянского Исполнительного комитета и пассивным нежеланием ЦИК первого созыва проводить съезд Советов, большевики решили действовать самовольно. 16 октября от имени Петроградского совета крестьянских депутатов, Московского совета рабочих депутатов и областных комитетов крестьянских, рабочих и солдатских депутатов Северной области, контролируемых большевиками, решено было послать всем губернским и уездным Советам циркулярную телеграмму и предложить им к 20 октября прислать в Петроград делегатов съезда. Северный областной, Московский и Петроградский советы готовы были, таким образом, пойти на созыв съезда явочным порядком[112]. ЦИК первого созыва стоял перед альтернативой участвовать в съезде и попробовать найти общий язык с большевиками или бойкотировать его. ЦИК предпочел первое. 17 октября он согласился созвать съезд 25 октября[113], дав, таким образом, большевикам лишние пять дней для организации переворота. Съезд должен был работать «не более трех дней»[114].
В последнюю минуту, на экстренном заседании ЦИК с участием части делегатов съезда, состоявшемся в ночь на 25 октября, лидеры меньшевистской партии Ф. И. Дан и М. И. Либер попытались удержать Петросовет от выступления, указав, что в этом случае будет сорван созыв Учредительного собрания и неминуемо погибнут сами Советы, поскольку не удержат власти. «Момент для захвата власти еще не наступил», — подчеркивали меньшевики. Однако переворот состоялся[115].
На открывшемся для легализации переворота 25 октября в 10.45 вечера Втором съезде Советов большевики первоначально располагали 250 мандатами из 518, эсеры — 159, меньшевики — 60.[116] Но по отчетам создается впечатление, что большевики были в меньшинстве, настолько массивной и резкой была в их адрес критика, настолько шокированы были все социалистические партии переворотом (готовившемся, впрочем на глазах у тех же социалистических партий)[117]. После резкого обмена мнениями[118] и вынесения соответствующих деклараций меньшевики и эсеры со съезда ушли[119]. Левые эсеры, однако, на съезде остались. Они осудили уход эсеровской фракции и окончательно раскололи эсеровскую партию. «Мы решили не только оставаться в Смольном, но и принять самое энергичное участие» в происходящем, — объяснял Камков позицию левых эсеров. «Мы были бы плохими социалистами и революционерами [...] если бы в октябрьские дни мы не были в рядах восставших»[120], — вторил левый эсер Абрамов. «Мы пошли с большевиками, хотя и осуждали их тактику», — указал Устинов. Тактику, но не программу. «В программе у нас разногласий нет»[121].
Левоэсеровское крыло партии после ухода эсеровской фракции со Второго съезда Советов существенно окрепло, так как многие из оставшихся на съезде членов эсеровской фракции стали считать себя левыми. К левым эсерам, кроме того, прибавлялись прибывавшие эсеровские делегаты, а также делегаты крестьянского ЦИКа, отказавшиеся покинуть съезд[122]. В результате, к концу съезда левыми эсерами считали себя 169 делегатов[123].
Большевики не могли не считаться со столь многочисленной фракцией (Ленин с Троцким больше всего боялись создания единого антибольшевистского социалистического блока). Поэтому, приняв к сведению отказ левых эсеров войти в формируемое правительство, большевики достигли с левыми эсерами договоренности о провозглашении Лениным на съезде Советов эсеровского закона о земле «во всей его полноте», вместе с пунктом об уравнительном землепользовании, в соответствии с эсеровским крестьянским наказом 242-х. 26 октября Ленин действительно провозгласил на съезде этот наказ, ставший знаменитым «Декретом о земле», не скрывая, что декрет списан у эсеров. Ленин считал, что именно это обеспечило большевикам победу: «Мы победили потому, что приняли не нашу аграрную программу, а эсеровскую [...]. Наша победа в том и заключалась [...]. Вот почему эта победа была так легка»[124].