Левые эсеры, в действительности, не помышляли о наступательных акциях. Саблин показал, что в ответ на предложения «об активном поведении по отношению к Совнаркому, предпринимавшему явно враждебные» против ЦК ПЛСР и отряда Попова шаги, «ЦК отвечал заявлениями о необходимости придерживаться строго оборонительных действий, ни в коем случае не выходя из пределов обороны района, занятого отрядом»[64]. Историки отметили эту пассивность[65]. Б. А. Томан, например, пишет, что «главные силы мятежников находились всего в километре от Кремля и Большого театра, где проходил Пятый съезд Советов»[66] и где была арестована левоэсеровская фракция съезда в 353 человека. Но ни сразу же после убийства Мирбаха, ни позже «восставшие» не пытались атаковать не только Кремль, что можно было бы объяснить военными соображениями, но и Большой театр (для освобождения арестованных). Все это приводит С. Далинского к выводу, который напрашивается сам собою: действия левых эсеров после убийства Мирбаха «нельзя рассматривать иначе, как самозащиту от большевиков»[67]. А левый эсер Штейнберг считал, что «если бы левые эсеры в самом деле готовили восстание против большевистской партии, они действовали бы совсем иначе»[68]. Большевики же, используя в качестве формального повода для репрессий убийство Мирбаха и неосторожные шаги Попова, громили партию левых эсеров[69].

Считается, что левые эсеры «захватили» телеграф, почтамт и телефонную станцию (телеграф и почтамт находились в одном здании на Мясницкой улице). На самом деле «захвата» телеграфа не было. Там стоял караул из числа солдат Покровских казарм. Прошьян отправился в Покровские казармы, уговорил пятерых солдат пойти с ним на телеграф, чтобы объяснить караулу «смысл происходящих событий». Еще 10 человек из отряда Попова Прошьян захватил с собой для охраны по пути. Караул пропустил на телеграф Прошьяна и пришедших с ним людей, и тот, разослав по стране телеграммы левых эсеров об убийстве Мирбаха, вернулся в штаб Попова[70]. Находившийся в этот момент на телеграфе большевик нарком Подбельский тут же, прямо с телеграфа, позвонил Троцкому и сообщил о происходящем, после чего покинул здание, посчитав караул ненадежным. Троцкий послал к телеграфу две роты 9-го латышского полка, но стрелки были без боя разоружены и отпущены обратно в Кремль, где полк дислоцировался. Телеграф же продолжал свою обычную работу: телеграммы Ленина и Троцкого о «мятеже левых эсеров» беспрепятственно передавались. Но происшедшее дало Троцкому повод впоследствии утверждать, что Покровские казармы «присоединились к мятежу левых эсеров». Это обвинение по сей день кочует из одной книжки в другую.

Не более агрессивно действовали левые эсеры на телефонной станции. Не трудно заметить, что 6 и 7 июля все средства связи, в том числе и телефон, работали у большевиков исправно. Свердлова потому написала, что «взять телефонную станцию мятежникам не удалось»[71]. Между тем левым эсерам и не нужно было захватывать телефонную станцию. По случайному стечению обстоятельств станцию в тот день охранял левоэсеровский отряд[72]. Большевики то ли не знали об этом, то ли забыли. Только после звонка Подбельского Ленин распорядился о замене караула на телефонной станции. Подбельский отправил туда очередной отряд латышей 9-го полка и члена коллегии наркомата почт и телеграфов А. М. Николаева. Новая охрана сменила старую без каких-либо недоразумений и, согласно имеющемуся у Николаева списку, отключила все телефоны, кроме телефонов большевистских организаций, учреждений и лиц[73].

Если бы левые эсеры действительно подняли восстание против большевиков, отключение телефонов Кремля и наркоматов было бы первым актом «восставших». (С опытом октября 1917 года трудно было бы поступить иначе.) Тогда, потеряв связь друг с другом и с внешним миром, большевики действительно оказались бы в тяжелом положении и не смогли бы быстро мобилизовать силы. Левоэссеровская охрана при ВЧК также бездействовала[74]. Караул этот состоял «из левых эсеров и финнов из отряда Попова, которые ничего не понимали по-русски и шли всецело за своими командирами»[75]. Без труда, казалось бы, этой силой могли воспользоваться «восставшие». Но караул оставался на своих местах, ничего не предпринимая (и не подозревая, что имеется распоряжение о замене его самокатчиками). Именно поэтому Лацис был арестован не левоэсеровским караулом, а специально явившимися в ВЧК для ареста Лациса членами отряда Попова.

Чтобы выманить поповцев из ВЧК, Петере позвонил чекисту-большевику Левитану и «предложил ему нагрузить два грузовика красноармейцами из караула Попова» и отправить их в Сокольнический парк искать зарытое, дескать, контрреволюционерами оружие. Поповцы подчинились приказу комиссара-большевика, поехали в Сокольники, ничего, разумеется, не нашли, а когда вернулись, то обнаружили разоруженными и арестованными оставшихся в ВЧК 20-30 своих товарищей-финнов (и были арестованы сами)[76]. Эту «хитрость» с Сокольниками придумал Свердлов.

Большевистские руководители лучше других должны были сознавать, что левые эсеры рассматривают происходящее как обычную межпартийную склоку. Дело не ограничилось «забытой» шляпой Лациса; недоумением Закса, позвонившего Троцкому и растерянным голосом пожаловавшегося на полное непонимание происходящего; звонком Подбельского Троцкому на глазах у «восставших» левых эсеров; визитом члена ЦК ПЛСР Магеровского к арестованным в штабе Попова большевикам для объяснения им всего происходящего как «недоразумения»[77]; и тем, что фракция левых эсеров во главе со Спиридоновой, дореволюционные террористы, многие из которых, как и большевики, на съезд пришли вооруженными, митинговали, запертые, в Большом театре и даже не пытались вырваться наружу и присоединиться к якобы ими же поднятому мятежу. Даже 6-7 июля у левых эсеров был лишь один главный враг: контрреволюция. Это ясно видно хотя бы из распространяемых левыми эсерами листовок и сообщений[78].

Лацис смотрел на происходящее как на инцидент, который скоро будет урегулирован. Когда его, только что арестованного, повели по коридору здания ВЧК, он «наткнулся на бледного как смерть Карелина и смеющегося Черепанова». Лацис «обратился к ним с просьбой принять все меры для того, чтобы контрреволюционеры не воспользовались» возникшим «инцидентом и не подняли бы восстание против советской власти». Левые эсеры ответили, что «все уже предпринято, а Александрович обещал отправиться в Комиссию, чтобы направить ее работу»[79]. Восстания против советской власти Лацис еще только боялся — со стороны «контрреволюционеров».

Расходящиеся сведения о численности «восставших» также свидетельствуют о шаткости концепции «мятежа левых эсеров». Самую большую цифру «мятежников» называет Вацетис: «2000 штыков, 8 орудий, 64 пулемета, 4-6 бронемашин. Где эти войска и что они делают, — добавляет Вацетис, — известно не было»[80]. Получалось, что у левых эсеров было 2000 человек, которые ничем не проявили своего участия в ими же поднятом «восстании». На самом деле, Вацетис завысил число «восставших», чтобы еще значительней выглядела одержанная им в те дни над левыми эсерами победа.