Указанные Вацетисом две тысячи человек часто ошибочно принимаютея авторами за число «восставших», а иногда за численность отряда Попова[81]. Цифра в 1700-1800 человек, данная в «Красной книге ВЧК»[82], видимо, также завышена, так как включает не только действительных участников «восстания», но и потенциальных, т. е. тех, на кого могли бы опереться левые эсеры (но кто в событиях 6-7 июля участия не принимал)[83].

Обычно историки называют несколько меньшую цифру — 1300[84]. Но и это число следует считать завышенным, так как скорее всего оно включает в себя войска, находившиеся в Покровских казармах, и некоторые другие, в событиях участия не принимавшие. Академик Минц называет четвертую цифру: 800 человек[85], но это не что иное, как максимальная, «штатная» численность отряда Попова. Ближе к истине стоит сообщение, что у «мятежников» было не более 600 человек и две батареи[86]. Однако реальное число было, вероятно, еще меньше. Так, Луначарский 6 июля в разговоре по прямому проводу со Смольным сказал, что «левые эсеры захватили Дзержинского и забаррикадировались в числе 400 вооруженных на Покровском бульваре. Имеют два броневика». При этом он высказал уверенность, что большевики подавят «в Москве это нелепое восстание к утру»[87]. Саблин показал, что в отряде Попова было около 600 человек, «из которых активное участие принимало не более 200— 300 человек, остальные же были заняты на постах в городе, или отдыхали после дежурства, или просто шатались, ничего не делая»[88].

Но, даже если считать число восставших равным 1300, «мятеж» вряд ли представлял для большевиков серьезную опасность. По мнению Вацетиса, самым важным было удержать Кремль, что не представляло труда, так как в Кремле «был расположен в качестве гарнизона 9-й латышский полк (около 1500 бойцов). Этих сил было вполне достаточно, чтобы считать Кремль обеспеченным от захвата штурмом»[89]. Однако преданные большевикам силы отнюдь не ограничивались полутора тысячами. В Москве находились в те дни свыше 4 тыс. стрелков латышской дивизии, 800 из которых были коммунистами[90]. На эти латышские части и планировали опереться большевики. В связи с этим Ленин вызвал к себе видных латышских большевиков — К. X. Данишевского, комиссара латышской стрелковой дивизии К. А. Петерсона и наркома юстиции Стучку[91]. Данишевский предложил Ленину «хоть на несколько минут» принять «командный состав латышского полка, расположенного в Кремле». Ленин, «после секундного колебания», согласился[92]: перед военными он делал вид, что относится к «мятежу» серьезно.

Бонч-Бруевич объяснял такое поведение Ленина уважением к военной науке. Но очевидно, что Ленин в этом вопросе предпочитал перестраховаться и поэтому передал Подвойскому приказ «атаковать взбунтовавшийся полк войск ВЧК Попова, добившись или сдачи его, или полного уничтожения с применением беспощадного пулеметного и артиллерийского огня». В ответ Подвойский разработал план сосредоточения войск за Москвой-рекой и начала наступления от храма Христа-Спасителя. Бонч-Бруевичу это казалось слишком: «враг вовсе не настолько был силен» и вместо всего этого «достаточно было бы взять одну батарею, хороший отряд стрелков, вроде кремлевского, с приданными им пулеметами и сразу перейти в наступление, окружив этот небольшой район, где засели левые эсеры, не проявляющие пока никакой деятельности, кроме выставления небольших застав в своем районе (около Покровских казарм) и рассылки по ближайшим окрестностям патрулей». Ленин тоже понимал, что угроза не столь велика и, услышав о плане Подвойского, «добродушно улыбаясь», заметил: «Да, серьезную штуку затеяли наши главковерхи. [...] А нельзя ли как-нибудь попроще? Настоящую войну разыгрывают!» Медлившие с наступлением советские войска Ленин, «шутя сердясь», назвал «копунами» и добавил: «Хорошо, что у нас еще враг-то смирный, взбунтовался и почил на лаврах, заснул, а то беда бы с такими войсками»[93].

Практическое руководство по разгрому отряда Попова было поручено Вацетису. Впрочем, не сразу. Большевики подозревали его в «бонапартизме» и поначалу соглашались доверить ему только составление плана атаки, а не командование войсками. Но Вацетису, по-видимому, не хотелось упускать шанс «спасти революцию», и он настоятельно попросил Подвойского и Муралова доверить командование ему. За успех операции он готов был поручиться головой[94]. После долгих переговоров и колебаний большевики передали командование Вацетису[95]. Самая большая опасность для большевиков заключалась в том, что настроенные антисоветски части Московского гарнизона, несмотря на удаленность от центра города, могли воспользоваться ситуацией и поднять действительное восстание против советской власти. Опасались этого не только большевики, но и командиры латышской дивизии, понимавшие, что в случае такого антисоветского восстания в первую очередь будут перебиты латышские стрелки, поскольку именно они все это время были опорой советской власти в столице. Так, Вацетис вспоминает, что к нему «подошел начальник штаба дивизии, бывший полковник генштаба[96], и заявил, что он сдает занимаемую должность». «Вы революционеры, — сказал он. — Вы знаете, за что вы погибаете. А я за что погибну? [...] Весь гарнизон против большевиков, и что же вы думаете — кучкой ваших латышей победить?»[97].

Но сами большевики считали, что хотя на содействие примерно 20 тысяч войск «Народной армии» Московского гарнизона, дислоцировавшихся в так называемом Ходынском лагере, рассчитывать не приходится, важно не сделать в отношении,этих аполитичных войск неправильного шага, не спровоцировать их на выступление против советской власти. Между тем Вацетис, ущемленный недоверием большевиков, рвался доказать свою преданность и предложил Данишевскому и Петерсу не только разгромить левых эсеров, но и атаковать Ходынский лагерь, «пока он не занял позицию на боевом фронте» противников большевиков[98]. О предложении Вацетиса доложили Ленину, но он план отверг: атака со стороны латышей вынудила бы войска выступить против большевиков. К тому же Ленин знал, что восстания, собственно, не происходит. Чтобы унять пыл командира латышской дивизии, Ленин вызвал его к себе. В полночь Вацетис в сопровождении Данишевского прибыл в Кремль. Войдя в зал, где ожидал его Вацетис, Ленин подошел к нему быстрыми шагами и спросил вполголоса: «Товарищ, выдержим до утра?» Вацетис пишет: «Я в этот день привык к неожиданностям, но вопрос Ленина озадачил меня остротой своей формы [...]. Почему было важным выдержать до утра? Неужели мы не выдержим до конца? Было ли наше положение столь опасным, может быть, состоявшие при мне комиссары скрывали истинное положение наше?»[99]

Этот эпизод обычно истолковывается как доказательство серьезности ситуации. Но очевидно, что Ленин пугал Вацетиса, чтобы направить его энергию исключительно на разгром ПЛСР. Вацетис сконфузился, испугался. О разгроме Ходынского лагеря он теперь не думал: «Я был убежден в нашей победе, — продолжает Вацетис. — Но я сознаюсь, что вопрос, поставленный В. И. Лениным, озадачил меня [...] Хотя наши войска не собраны еще полностью [...] в наших руках Кремль, неприступный для заговорщиков [...]. Относительно нашего положения я сказал, что оно вполне прочное, и просил Ленина разрешить мне приехать с более подробным докладом через два часа, т. е. в 2 часа утра 7 июля. Ленин согласился»[100].