— Только если меня не будет, — сверкнул глазами Агиллари, — Зверик станет за меня мстить. Выходит так, что без него мы бессильны, с ним — наоборот; но всего хуже для тастаров, если он останется один. Это же голая, неуправляемая мощь! Он небо с землёй смешает, если я погибну!

— А это красноглазым не нужно, — закончил младший принц.

И братья снова переглянулись.

И долго ещё шептались, выкручивая нить рассуждений — так, как научил их дед.

Нить к нити — выйдет полотно. Ночная вспоминала… и прислушивалась к новой жизни, зреющей внутри. У неё уже были два ребёнка; оба стали взрослыми давно, двести кругов назад. И обоих она потеряла при исходе из Краалта.

Хорошо, если они мертвы.

Если пелэ с миньонами взяли их живыми…

Нет, нет! Лучше не думать о таком. Они — воины, они не дали бы захватить себя.

Дети…

В былые времена у женщин рода тастаров редко бывало больше двух детей. Во всём нужна гармония, а в излишке рождённых гармонии нет. Это настолько очевидно, что за тысячи кругов стало чем-то вроде инстинкта. (Когда все следуют, не задумываясь над причиной — как ещё такое назвать?) Появление третьего ребёнка тоже регулировалось этим "инстинктом". Если несчастный случай настигал кого-то из твоей линии, тогда — да, восполнять потери необходимо. Причём молчаливо подразумевалось, что сделать это должны лучшие: мастера нескольких искусств или самые даровитые мастера из первой дюжины в своём круге.

Но если от всех линий, от всех кругов осталось всего полтысячи с небольшим…

Об этом тоже лучше не задумываться.

Больно.

Где ты, ааль-со? Если бы можно было узнать…

Примятый поистине был достоин зваться первым щитом рода тастаров. Даже она, второй щит, заметила его приближение, когда он был в девяти шагах — расстояние почти опасное, почти достаточное для мгновенной и неотразимой атаки.

Сам Примятый чувствовал каждого, как бы тот ни таился, не менее чем за тридцать шагов от себя. В любом направлении. Даже если затаившийся не угрожал ему, даже если спал или лежал без сознания. И ни толстые каменные стены, ни магия не могли помешать Примятому.

Что ж, иначе он просто не был бы первым.

— Сколько наших ещё не в Столице? — спросила Ночная. Оборачиваться она не стала: может, Примятый решит, что его заметили раньше, чем на самом деле. Хотя столь простая хитрость едва ли имела шансы на успех. Несмотря даже на то, что она заговорила на языке людей, скупом на нюансы смысла и интонаций.

Вообще, многие тастары в последнее время говорили только на людском. Он оказался удобен для изложения сухих фактов. Скрывал чувства там, где родной язык — обнажал.

Вот и Примятый ответил по-людски:

— Не хватает шестерых из тех, о ком точно известно, что они живы.

"Шестеро. Только шестеро…

Слишком много".

— Почему они до сих пор не здесь?

— Причины различны. Тающая, Беспокойный и их дочь затворились в лесной башне, и вести не доходят до них. Высокий пропал; даже Смотрящий не может сказать, что с ним — кроме лишь того, что Высокий жив. Наконец, Тихая и Оставляющий. Эти двое находятся к северо-западу от Столицы. Настолько близко, чтобы достичь цитадели за час, но вместе с тем достаточно далеко, чтобы не опасаться Агиллари и Могучего, если те обрушатся на нас прямо в эту минуту.

— Понятно. Ты по-прежнему считаешь, что нам надо оставить Столицу и уходить к горам западной границы?

Чуть заметная пауза.

— В схватке с Могучим нам не достичь победы.

Ночная ничего не ответила. Примятый ещё немного постоял рядом и растворился среди камня и теней. Так же тихо, как появился.

Новый способ путешествий сильно отличался от шага за Поворот. Ворон не погрешил против истины ни единым словом, когда говорил, что знает способ точной настройки на одно, и только одно, нужное место в нужном мире, в которое потом можно переместиться. Насчёт защиты в пути и последовательного перемещения из одного мира в другой маг-путешественник также не обманул. Но чего он не упомянул, так это того, что его способом можно ТОЧНО попасть только в то место, на которое уже настроен.

Пламенный и стражи покинули мир Равнин, ещё не зная ни о какой настройке — и потому возвращение домой оставалось проблемой.

Впрочем, до возвращения ещё надо было дожить.

…Прощание с Тиивом вышло коротким и сугубо деловым. Как ни говори, а к миру Равнин Снежного Кота не привязывало ничто или почти ничто. Как и Эхагес, он не имел ни семьи, ни даже любимой девушки. Всё, что у него было — присяга Серого стража, которая после памятной сделки не то чтобы потеряла силу, а как бы приостановила своё действие. Тиив оставался в мире, где жили люди, в достаточно безопасном месте, имея могущественного покровителя и учителя в лице Ворона. В судьбах Владыки и Эхагеса такой определённости не было и в помине.

Возможно, Гесу следовало позавидовать своему соратнику-стражу. Если искалеченное палачом и проклятием, давно уже не молодое тело откажется служить хозяину пещер спустя декаду, Тиив сможет вернуться на родину раньше него, Летуна, и с гораздо меньшим риском.

Однако при прощании об этом никто не заикнулся.

— Когда будете возвращаться домой, загляните сюда, — попросил Снежный Кот.

— Конечно, заглянем, — уверил его Эхагес. Владыка сказал:

— Нам пора в путь. Прощай.

— Прощайте. И пусть удача улыбается вам.

— Да и тебя пусть не забывает, — добавил Гес.

Не затягивая, Пламенный прибег к науке Ворона: обернул Геса и себя Мантией Скитальца, стянул силу, формируя Волну, и очередной мир остался позади.

Вокруг странников закружились, сменяя друг друга, разнообразные картины — унылые и яркие, привычные и поражающие воображение, уродливые и прекрасные. Намного больше половины всех миров, через которые катилась Волна, были безжизненны, и Мантию попеременно пробовали на прочность пламя, ураганы, вымораживающий даже газы холод, сила тяжести, наливающая тело свинцом, жгучая, слепящая глаза близость чужих светил. Из той малой части миров, где жизнь была, какие-то искорки разума тлели хорошо если в одном из десяти. Чувствуя эхо мыслей, не принадлежащих его спутнику, Пламенный замедлял движение Волны, но затем, разочарованный, возвращал ей разбег.

Четыре мира он забраковал таким образом — и лишь в пятом по счёту остановил Волну по-настоящему.

Вокруг стеной встали джунгли: жаркие, пёстрые, душные, оглушающие звуками и запахами самого яркого спектра. Наверно, если привыкнуть, они могли показать великолепное буйство своей знойной красоты; но для Эхагеса всего вокруг было заметно слишком. Да и продираться через заросли такой плотности, на каждом шагу рубя благородной сталью безответные ветки, как мальчишка, воюющий с крапивой — кому это понравится?

Во всяком случае, не ему, Летуну.

Владыка тоже вскоре потерял терпение, но больше из-за вынужденных задержек, чем из-за пестроты окружающего или нудной работы. Обхватив Эхагеса невидимой петлёй, он вознёс его и себя над вершинами деревьев, после чего они полетели к цели, ведомой одному Пламенному. Чтобы петля не так давила под мышками, Летун сосредоточился и убрал больше половины своего веса. Полная левитация быстро истощала его, а вот уменьшение веса он мог "держать" долго.

Впрочем, испытания на выносливость не вышло: джунгли довольно скоро кончились, и Владыка опустился вместе со стражем на полосу песка между ними и морем.

— Совсем другое дело, — сказал Эхагес. — Нам налево или направо?

— Вообще-то прямо, — ответил Пламенный, осматривая горизонт. — Наверно, придётся лететь дальше.

— Ну уж хватит. Надоело служить грузом! Лучше пробежимся.