Повернувшись к двери, Ганшин поднял глаза и замер, уже не в силах оторвать взгляд от вошедшего.

- Ну и как? - раздался Голос.

Ни тогда, ни впоследствии Ганшин не смог бы дать ему характеристику. Он был не высокий и не низкий, вообще никакой. Он просто заполнил собой комнату, вытеснив из нее все прочие звуки.

Все дальнейшее Ганшин воспринимал как в тумане.

- Он согласен, конечно же, он согласен, - откуда-то издалека донесся торопливый голос Иванова, сразу ставший тоньше и почему-то жалобней.

- Я должен подумать, - чувствуя слабость во всем теле, покрывшись холодным потом, еле слышно пробормотал Ганшин.

9

Часы на кухне мелодично звякнули, отмечая половину десятого. Ганшин, много лет не замечавший этого звука - часы остались от бабушки и Ганшин прожил с ними всю жизнь, вздрогнул. Потом поежился. Его знобило, хотя ветерок, влетавший в комнату из открытого окна, был теплый, как и положено простому летнему ветерку.

По улице шествовали сумерки, накрывая город серым плащом. Серый воздух висел над домами, беспорядочно спускающимися к закованной парапетами, запряженной в турбины ГЭС реке. Кое-где окна уже горели, но редко. В нынешнее трудное время люди предпочитали экономить на мелочах, хотя телевизоры работали чуть ли не круглосуточно в каждой квартире и тысячи глаз пялились в одни и те же рекламные ролики, словно хотели разгадать их смысл.

Под окном снова застучали сапоги. Ганшин лег животом на подоконник. По улице в два ряда, четко отбивая шаг, шли парни в серых рубахах навыпуск, подпоясанных кусками веревки. Все были коротко подстрижены и напряженно глядели вперед. Серые рубахи сливались в сумерках в одно длинное серое пятно. Павловцы, серая гвардия нынешнего Президента, начинавшиеся, как любители каратэ и восточных единоборств, а теперь вылившиеся в мощное военное подразделение.

Серость, торжествующая серость, подумал Ганшин с печальной усмешкой. Когда торжествует серость, к власти в итоге приходят черные...

Он опять поежился и, отпрянув в комнату, с треском захлопнул окно.

Трус проклятый, обругал себя Ганшин. Ведь ты же просто боишься. Боишься даже подумать о том, что случилось в покосившейся хибаре. А думать надо. Времени осталось всего ничего. Они ведь придут. Не думаешь же ты, что это был кошмарный сон? В конце концов, доказательство лежит на столе - несколько листов мелованной бумаги с четко отпечатанным компьютерным шрифтом. Договор. Ты ведь даже не прочитал его. Впрочем, читать и не нужно, все и так ясно. Вопрос не в том, что там написано, а в том, стоит ли соглашаться. Можно ли пойти на эту сделку и остаться при этом самим собой?..

С другой стороны, думал Ганшин, вцепившись в подоконник и уперевшись лбом в холодное стекло, а что в этом плохого? Если я могу писать то, что посчитаю нужным - а я уж постараюсь, - то это выходит даже полезное дело. Все материалы мне обещаны, а уж какие я сделаю из них выводы - это на моей совести. В конце концов, те пять апостолов тоже не могли быть уверены, полезным ли делом занимаются, и все же написали...

Погоди, оборвал он себя. Ты что же, поверил во всю эту чушь, в эту антинаучную ахинею? Неужели тебя так легко обвести вокруг пальца? Какая-то очередная политическая группировка, какие-нибудь сатанисты-мазохисты, рвущиеся к власти, и ты им понадобился для каких-то их темных делишек. Только подпиши, а после начнут закручивать гайки, найдут в договоре те-то и те-то пунктики и окажешься ты в кабале. И будешь писать не то, что захочешь, а то, что продиктуют. А может, и вообще не писать, а только подписывать... Все просто и понятно, так всегда у нас делалось. И нечего накручивать всякую мистику. Но Ганшин знал, что не все так просто и совсем даже не понятно. Потому что стоило только подумать о... Вспомнить о том, как... Даже мимоходом представить себе...

Трус, еще раз обругал себя Ганшин. Ты даже подумать боишься о том... кто вошел в комнату в конце разговора с референтом Ивановым... Впрочем, не только боишься, а просто не можешь. Как можно представить себе человека, которого видишь одновременно как обычного человека, как некое... н-ну, скажем существо и как суть, сгусток, квинтэссенцию чего-то темного и невообразимо тебе чуждого?

Тяжело дыша, Ганшин дрожащей рукой смахнул со лба пот. Пальцы были холодные, как ледышки. Он слишком близко подобрался к запретному, к тому, о чем нельзя даже думать. А думать лучше надо о лысом референте Иванове и его многообещающем... да что там, просто немыслимо сказочном предложении! И подписать договор нужно до полуночи.

Ганшин перестал дрожать, думая о блистающих перспективах, открывающихся перед ним в результате этой работы. Все сомнения отползли прочь, не исчезли, а просто забились в дальний уголок души, скорчились там, слабо поскуливая. Ганшин решил не обращать на них внимания. Решено. Будь что будет, но упустить такой шанс он не может, просто не имеет права. В конце концов, писатель ответственен если не перед нынешним сбродом, то хотя бы перед будущими читателями. Они имеют право знать, что и как у нас происходило. А если поверить словам тощего Иванова, то сейчас ему, Ганшину, малоизвестному писателю захолустного городка, предлагают возможности, каких нет ни у кого в стране... да что там в стране во всем мире! Если же окажется, что Иванов в чем-то солгал, что ж, любой договор можно расторгнуть, нужно только внимательно прочитать перед тем, как подписывать...

Вот этим и следует сейчас заниматься, жестко одернул себя Ганшин, а не разводить сентиментальные тары-бары.

Он оторвался наконец от подоконника и, уже совершено спокойный, ровно дышащий, направился в кабинет. Но пройти успел лишь полкомнаты.

Часы на кухне пробили десять и тут же им вторили мелодичный двухнотовый дверной звонок - и-ди, от-крой, - и раздражающее дребезжание телефона. Как всегда, все сразу.

Чертыхнувшись сквозь зубы, Ганшин бросился в коридор, схватил трубку.

- Салют, старик! - раздался в трубке жизнерадостный голос Светозара. - К тебе можно заглянуть через полчасика? Не поздно?

- Видишь ли, - упавшим голосом промямлил Ганшин, - я тут...

- Ничего-ничего, я тоже по делу. И не надолго. Загвоздка в том...

Дверной звонок вторично, более настойчиво пропел свою песню.

- Тут в дверь звонят, - торопливо выпалил Ганшин.

- Ясно. Ну так жди. Пока.

Ганшин бросил трубку и метнулся к двери. На ярко освещенной двухсотваттовой лампочкой площадке - не иначе соседка ввернула - стояли трое улыбающихся парней. За ними высились картонные коробки. Большие. И много.

- Доставка заказов на дом, - привычно отчеканил один из парней.

- Но я не... - растерянно начал Ганшин.

- Все, все в порядке, - вывернул из-за спин парней низенький живчик. - Заносите, ребята. Алексей Степанович, покажите им, куда ставить.

Ганшин попятился и парни под предводительством низенького, лихо взялись за дело. Последовала управляемая суматоха, во время которой Ганшину не удалось ввернуть ни слова. Коробки были внесены, распакованы и на дубовом столе Ганшина в кабинете, потеснив удивленную "Ятрань", воздвигнулся изящно-непривычный компьютер, был включен, опробован и снова выключен. Чем-то прогромыхали на кухне. Повозились в гостиной. И удалились, прихватив с собой коробки и весь упаковочный мусор. Ганшин безмолвно стоял посреди гостиной напротив радостно потирающего ладони низенького.

- Как видите, Алексей Степанович, мы свои обязательства начинаем выполнять, - восторженно протараторил низенький, влюбленно глядя на Ганшина замаслившимися глазками. Синяк на его лице куда-то исчез, и вообще он успел побриться и переодеться в строгий темно-коричневый деловой костюм и белую рубашку с галстуком.

- Погодите, я же не подписал... Я же еще не решил... пробормотал Ганшин, сам сомневаясь в своих словах.

- Не беспокойтесь, Алексей Степанович, это просто наш маленький аванс. Если вы - хе-хе! - все же вдруг не надумаете, то возвращать его нет надобности. - Говоря, низенький принялся расхаживать по комнате, зачем-то заглядывая в углы. - Ах, да! - вдруг спохватился он и подбежал к обеденному столу. - Тут же вам еще на мелкие расходы... - Из внутренних карманов пиджака он выложил на скатерть две новенькие, хрустящие, в банковской упаковке пачки. - Расписываться не нужно, мы же свои люди... А как кончатся эти, мы вам еще подбросим.