— Женщина может быть только тогда уверена, что ее любят, когда ее предпочтут другой, и если ты ко мне вернешься, если… О, ты мне тогда откроешь счастье простить вину обожаемому человеку…

— Значит, я любим впервые в моей жизни! — восклицал Лусто.

— Наконец-то ты это заметил! — отвечала она.

Лусто предложил написать по письму, в котором каждый из них изложил бы причины, вынуждающие его кончить самоубийством; владея таким письмом, каждый из них мог бы безнаказанно убить неверного. Hесмотря на взаимные обещания, ни тот, ни другой не написали такого письма.

Но даже в эти счастливые дни Лусто давал себе слово непременно обмануть Дину, когда она ему надоест, и всем пожертвовать ради успеха этого обмана. Г-жа де ла Бодрэ была для него настоящей находкой. Тем не менее он чувствовал себя, как под ярмом. Вступая в подобный брак, г-жа де ла Бодрэ обнаружила и благородство мыслей и силу, которую дает женщине сознание собственного достоинства. В этой полной близости, когда оба снимают маску, она сохранила стыдливость, выказала мужественную прямоту и твердость, свойственную честолюбивым людям и лежавшую в основе ее характера. И Лусто почувствовал к ней невольное уважение. К тому же, став парижанкой, Дина превзошла в очаровании самую очаровательную лоретку; она умела быть забавной, острила, как Малага; но ее образование, ум, ее исключительная начитанность позволяли ей делать широкие обобщения, тогда как ум Малаг и Флорин находит применение лишь в очень узкой сфере интересов.

— Дина — это соединение Нинон и Сталь, — говорил Этьен своему другу Бисиу.

— Женщина, сочетавшая в себе библиотеку и гарем, весьма опасна, — отвечал шутник.

Как только беременность ее стала заметна, г-жа де ла Бодрэ решила больше не выходить из дому; но, прежде чем затвориться в нем и довольствоваться только поездками за город, она пожелала присутствовать на первом представлении драмы Натана. Это своего рода литературное торжество занимало умы двух тысяч человек, которые считали, что они-то и есть весь Париж. Дина никогда не бывала на первых представлениях и испытывала вполне естественное любопытство, к тому же ее привязанность к Лусто возросла до такой степени, что она гордилась своим падением; она с какой-то страстной настойчивостью искала столкновений со светом, она хотела смотреть ему в лицо, не потупляя взора. Она заказала себе восхитительное платье, подходившее к ее болезненному, утомленному виду и бледности ее лица, которая придавала ее чертам тонкую выразительность; гладкие черные волосы, причесанные на прямой пробор, еще сильнее эту бледность подчеркивали. Блестящие серые глаза, окруженные темными тенями, казались еще прекраснее. Но ее ожидала ужасная пытка. По довольно простой случайности ложа, предоставлявшаяся журналисту на премьеры, оказалась рядом с ложей, взятой Анной Гростет. Две близкие подруги не поздоровались и не пожелали узнать друг друга.

После первого акта Лусто вышел из ложи и оставил Дину одну под огнем всех взглядов, под сверканием наведенных на нее лорнетов, в то время как баронесса де Фонтэн и графиня Мари де Ванденес, приехавшие с Анной Гростет, принимали у себя самых элегантных представителей большого света. Одиночество, в котором оказалась Дина, стало нестерпимой пыткой, тем более что она не догадалась прибегнуть к помощи лорнета, чтобы, разглядывая ложи, овладеть собою; напрасно принимала она благородные и задумчивые позы, напрасно устремляла взор в пространство — она мучительно чувствовала себя мишенью для всех взглядов; она не могла скрыть свое замешательство и стала чем-то напоминать провинциалку, развернула свой носовой платок, непроизвольно сделала несколько жестов, которые давно себе запретила. Наконец в антракте между вторым и третьим действием какой-то мужчина открыл дверь ее ложи! Вошел г-н де Кланьи, почтительный, но печальный.

— Я счастлива выразить вам мою радость по поводу вашего повышения в чине, — сказала она.

— О сударыня! Ради кого же приехал я в Париж?..

— Как! Неужели я хоть сколько-нибудь была причиной вашего согласия на это назначение? — сказала она.

— Единственной. Когда вы уехали, Сансер мне стал невыносим, я умирал там…

— Мне так приятна ваша искренняя дружба, — сказала Дина, протягивая руку товарищу прокурора. — В моем положении я должна дорожить истинными друзьями, я им теперь узнала цену… Я думала, что потеряла ваше уважение; но то, что вы пришли ко мне, доказывает обратное, и это трогает меня больше, чем десять лет вашей привязанности.

— Вы предмет любопытства всего зала, — продолжал товарищ прокурора. — Ах, дорогая! Ваша ли это роль? Разве вы не могли быть счастливой и вместе с тем сохранить доброе имя?.. Я только что слышал, что вы любовница господина Лусто и живете с ним вместе, как муж и жена!.. Вы навсегда порвали с обществом, даже на будущее время, когда, быть может, выйдете замуж за вашего возлюбленного и будете нуждаться в почтении, которое презираете сегодня… Не лучше ли вам было жить отдельно, с матерью, которая так любит вас, что возьмет под свою защиту? По крайней мере были бы соблюдены приличия…

— Я совершила ошибку, появившись сегодня в театре, — сказала она, — вот и все. Я безвозвратно распрощалась со всеми преимуществами, которыми свет награждает женщин, умеющих соединить свое счастье с благопристойностью. Мое отречение бесповоротно, я хотела бы разрушить все вокруг, чтобы превратить свою любовь в огромную пустыню, где только бог, да он, да я… Мы слишком много жертв принесли друг другу и связаны навсегда; связаны стыдом, если хотите, но связаны неразрывно… Я счастлива, и особенно счастлива потому, что могу спокойно любить вас, как друга, и доверять вам больше, чем в прошлом, — ведь мне так нужен друг!..

Прокурор проявил истинное благородство и даже величие души. На это признание, в котором трепетала душа Дины, он ответил раздирающим сердце голосом:

— Я хотел бы навестить вас, чтобы убедиться, что вы любимы… Тогда бы я успокоился, ваше будущее не пугало бы меня больше… Понимает ли ваш друг, как велика ваша жертва, дышит ли благородством его любовь?..

— Приходите на улицу Мартир и увидите!

— Да, приду, — сказал он. — Я уже проходил мимо ваших дверей, но не посмел вас навестить. Вы еще не знаете, что такое литературная среда, — продолжал он. — Разумеется, есть и там светлые исключения; но эти журналисты тащат за собой столько неслыханных зол, и первым среди них я считаю гласность, которая позорит все! Если женщина вступает в связь с…

— С прокурором? — сказала, улыбаясь, баронесса.

— И что ж! Даже после разрыва не все еще потеряно, свет не узнал ничего; но с человеком более или менее известным — люди узнают все. Да вот… пример у вас тут, перед глазами. Вы сидите спиной к спине с графиней Мари де Ванденес; ради человека более знаменитого, чем Лусто, ради Натана, она чуть не наделала безумств, дальше которых идти некуда! Но вот они разошлись, и настолько, что не узнают друг друга… Подойдя к краю пропасти, графиня спаслась неизвестно как; она не бросила ни мужа, ни дома; но дело касалось знаменитого человека, и о ней говорили целую зиму. Если бы не большое состояние, не громкое имя и не положение мужа, если бы не умное поведение этого государственного человека, который, говорят, был безукоризнен с женой, она бы погибла: на ее месте ни одна женщина не сохранила бы доброго имени…

— Что делалось в Сансере, когда вы оттуда уехали? — спросила г-жа де ла Бодрэ, чтобы переменить разговор.

— Господин де ла Бодрэ сообщил всем, что он сам настоял на вашем переезде сюда, так как ваша поздняя беременность требовала, чтобы роды произошли в Париже, где вы будете под наблюдением светил медицины, — ответил прокурор, догадавшись, о чем хочет знать Дина. — Таким образом, несмотря на шум, который произвел ваш отъезд, ваше положение до сегодняшнего вечера оставалось «легальным».

— О! — вскричала она. — Значит, господин де ла Бодрэ еще сохраняет надежду…

— Ваш муж, сударыня, поступил, как обычно; он все рассчитал.