– Получше смотрите за ним! – постоянно наставлял он самураев, воспитателей, служанок. Скоро ожидания, которые Нариаки связывал с сыном, передались всем воинам клана.

– Даймё должен быть сильнее обычных самураев, – считал Нариаки – и соответственно этому шло воспитание мальчика. Чем больше надежд возлагалось на Ёсинобу, тем строже с ним обращались.

– Самурай должен спать в правильной позе, – часто говорил Нариаки и заходил в спальню Ёсинобу посмотреть, как тот спит. Ёсинобу спал неправильно.

– Не подобает воину лежать вот так, расслаблено раскинувшись… Поставить у изголовья Седьмого Сына пару острых мечей! – приказывал отец, и с той ночи Ёсинобу спал на подушке, по бокам которой, точно рога, торчали два острых, как бритва, клинка. Теперь он должен был лежать тихо, чтобы не поранить себе голову и лицо, ворочаясь во сне.

– Настоящие воины изволят почивать на правом боку, положив под него правую руку, – изводил мальчика придирками его воспитатель Иноуэ Дзиндзабуро. Иноуэ считал, что сильную правую руку нужно обязательно держать снизу. – Ежели во время сна на Вас набросится супостат и отсечет Вам левую руку, то вы сможете биться сильной правой, – говаривал он. В результате Ёсинобу до самой старости спал только на правом боку, положив под него руку.

«А для чего все это нужно?!» – Такой вопрос даже не приходил мальчику в голову. Нариаки был уникальным даймё. В других самурайских домах и представить себе не могли, в какой строгости он воспитывает своих детей. Одежду и постельное белье для них шили из пеньки или хлопка, шелковыми вещами совершенно не пользовались. Распорядок дня был очень строгий: дети вставали с зарей, обливались холодной водой, затем под присмотром приближенных самураев читали вслух половину свитка из «Четверокнижия» или «Пятикнижия»[9] и только потом завтракали. После завтрака до десяти часов утра шли занятия каллиграфией, после чего молодые господа вместе с остальными учениками направлялись в «Зал Расширенного Пути» – школу клана. Потом – обед, после которого дозволялось немного поиграть. Послеобеденное время посвящалось воинским искусствам. Вечером, после ужина, изучали оставшуюся после утренней читки часть классического произведения – и день заканчивался. Ни малейшего отклонения от этого расписания не допускалось.

Ситиромаро-Ёсинобу, конечно, тоже подчинялся таким суровым методам воспитания и строгому распорядку дня, но не следовал им беспрекословно. Нариаки же требовал именно беспрекословного повиновения. Ситиромаро очень любил укреплявшие его тело занятия воинскими искусствами, но не выносил чтения книг и всячески от него отлынивал. Не зная, как быть, наставник-самурай постоянно повторял: «Отказываетесь читать – будем Вам прижигать пальцы моксой!»[10] и, в конце концов, однажды действительно столь сильно прижег большим пучком моксы указательный палец ученика, что с него даже слезла кожа.

Однако Ситиромаро молча вытерпел боль и хвастливо заявил, что лучше терпеть боль от моксы, чем читать книги. В результате он получил еще несколько ожогов моксой, которые, в конце концов, воспалились, и палец распух. Но Ситиромаро оставался непреклонен в своем упрямстве. Растерявшийся воспитатель обратился за помощью к Нариаки.

Отец распорядился немедленно отправить нарушителя под домашний арест. Тотчас же был сооружен карцер: в одном из углов гостиной отгородили ширмой участок комнаты размером не более одного цубо[11], обвязали ширму веревкой и заперли там Ситиромаро. Еды осужденному не давали… Мальчик вроде бы покорился и начал демонстрировать показное смирение, однако к учебе по-прежнему относился с прохладцей. Интерес к наукам у него появился только после двадцати лет, а до того он вел жизнь, о которой его наставник Кавадзи Тосиакира критически отзывался так: «Он посвящает семьдесят процентов времени воинским искусствам и только тридцать – наукам. Между тем если не следовать правилу „половина на половину“ – настоящим воином из Мито не станешь!»

Ситиромаро с легкостью хитрил в играх и вообще не был тихим прелестным мальчиком. Женская половина дома его недолюбливала. Старший брат Горомаро, напротив, рос тихим и спокойным, любил помогать наряжать кукол к празднику девочек[12]. Как-то в комнату, в которой шли приготовления к празднику, ворвался Ситиромаро и с криком «Брат Горо, не занимайся ерундой!» сбросил стоявших на полке кукол на пол и все их изломал.

– Как же дурно поступает братец Ситиро! – перешептывались между собой подруги Горо…

Нариаки связывал с сыном большие надежды еще и потому, что у мальчика были выдающиеся способности к каллиграфии – в то время считалось, что стиль письма выражает саму сущность человека.

«И все-таки, кем же он станет?» – снова и снова спрашивал себя Нариаки. Нельзя исключать, что уже тогда в глубине души отец лелеял надежду, что судьба когда-нибудь улыбнется Ёсинобу, и он займет место наследника в сёгунском доме…

Как-то, когда Ёсинобу был еще совсем мал, из клана Кисю в Мито пришла просьба дать мальчика на усыновление. Лучшего дома для породнения, наверное, и пожелать было нельзя, но когда проводивший переговоры Фудзита Токо обратился к Нариаки, тот сказал, как отрезал:

– Только не Ситиромаро! – Нариаки берег его на случай, если что-то произойдет с его наследником Цурутиё. – Вон пусть Горомаро пойдет, – продолжал Нариаки. – Он любит в куклы играть, и вообще парень ни то, ни се, но для приемыша – сойдет.

Так что Нариаки не отдал сына даже в дом Кисю – ведущий из «трех знатных домов». Это заставляет думать, что он не просто следовал старинному правилу «наследника не отпускай из дома», а имел в отношении Ситиромаро другую, тайную задумку. Впрочем, по каким-то сторонним причинам дом Кисю не усыновил и Горомаро; позднее его отдали в семью Икэда.

А Ситиромаро-Ёсинобу ждала другая участь…

В четвертом году Кока (1847 год), когда мальчику исполнилось одиннадцать лет[13], Абэ Масахиро, высокопоставленный член сёгунского совета старейшин и правитель провинции Исэ, вызвал в свою резиденцию господина Накаяма, главного вассала клана Мито и правителя провинции Бинго, и сказал ему:

– Во Внутреннем Дворце полагают, что господин Ситиромаро станет приемным сыном в доме Хитоцубаси.

Слова «во Внутреннем Дворце» ясно свидетельствовали о том, что это приказ Иэёси, двенадцатого сёгуна династии Токугава. Однако Накаяма неожиданно ответил:

– Да ведь, наверное, это может быть и другой сын, не обязательно Ситиромаро! – И сослался на то, что Ситиромаро заменяет наследника и просто так его не отпустят.

«Болван этот Накаяма, – подумал Абэ. – Не понимает, что ли, всей подоплеки дела?»

В последние годы сёгуната Токугава советник Абэ Масахиро пользовался в правящем доме репутацией человека выдающегося ума и редкой проницательности. Он остро чувствовал своеобразную притягательность опасного человека по имени Нариаки из Мито, которого недолюбливали и в правительстве, и в сёгунской фамилии, и имел тайный замысел заполучить его в союзники, чтобы таким образом преодолеть трудности, возникшие в управлении государством. Эти трудности были связаны с обороной морских границ страны. Хотя до наступления взрывоопасной ситуации – прихода кораблей Перри[14] – оставалось еще несколько лет, у побережья Японии там и сям уже начинали появляться западные суда, что приводило правящие круги страны в трепет. Абэ полагал, что Нариаки из Мито, крайне воинственный противник иностранцев, с его смелостью, умом и популярностью был бы в этой ситуации незаменим. Но вслух он этого сказать не мог: Нариаки с отвращением относился к нравоучительной правительственной риторике и жил в своем особняке в Коисикава фактически под домашним арестом.