От хозяина они узнали поистине необыкновенную историю его женитьбы. А дело было в том, что в ранней юности он, как это нередко бывает с очень сильными людьми, отличался буйным нравом и склонностью к небезобидному озорству. Так он перешел однажды границы допустимого и был вынужден покинуть родные места. Потом бродячая жизнь увлекла его, и, шаг за шагом, он ушел очень далеко, добравшись даже до берегов бескрайнего моря, где и познакомился со своей нынешней женой. Разумеется, она была просватана за кого-то еще в четырехлетнем возрасте и ни в коем случае не могла бы достаться безродному чужеземцу-варвару. Тогда он попросту умыкнул ее, но предварительно умудрился переговорить с девушкой, и она не слишком-то противилась похитителю, который обладал каким-то бесшабашным обаянием и был так же похож на местных юношей, как, скажем, водопад в горах похож на пруд, вырытый в парке. Потом семейная жизнь сильно изменила его, и все, что почтенные гости видят вокруг себя, сделано, добыто, или же куплено им собственноручно. Когда же ненастным вечером у хозяйки начались роды, и врач с характерной бесцеремонностью выгнал всех остальных во главе с хозяином под дождь с ветром, поэт потихоньку плакал. К утру четверо промокших и измученных злобным ветром мужчин, были, наконец, допущены в дом и вошли, распространяя запах холода и мокрой шерсти. Хозяйка благополучно произвела на свет мальчика, которого лекарь признал здоровым, крепким, и лишенным пороков.
-И это неудивительно, - проговорил врач, - поскольку человек становится особым и отдельным только тогда, когда жизнь наложит на него свою особую печать. Потому новорожденный - только часть своих родителей, и свойства его таковы, каковы их крепость и совершенство. Это не мои слова, так сказано в шестой главе десятого тома "Ста книг"... Но сейчас ребенок столь подавлен родами, что о истинных его свойствах можно будет судить только через семь недель, поскольку семь семерок - число дважды святое.
Наконец наступил знаменательный день: надлежало в строгом соответствии с древним ритуалом провести опознание нового Воплощения Учителя. Тунг не считал себя ровней товарищам, а только их слугой и защитником; врача все чаще охватывало равнодушие к исходу поисков, поскольку это было не его подвигом и он всю свою жизнь служил людям по-другому, леча и утешая страждущих и обучая этому делу немногих, но хорошо подобранных учеников. Аскет давно все понял и со свойственной ему бесповоротностью решил. Но он знал также и могучую силу традиций: если давным-давно ставший формальным ритуал будет выполнен по всем правилам, то сила его воздействия на умы поистине станет равной чуду. Не умы простонародья, но - умы самих хранителей веры, потому что таким людям особенно важно, чтобы все соответствовало Установленному. То есть они бы, конечно, подчинились воле Владыки и могучего Одонга, как подчинялись, ядовито сплетничая и тая коварные усмешки, в подобных случаях прежде... И кислота скепсиса сопутствовала бы молодому владыке вплоть до нового воплощения, исподволь разъедая его лучшие начинания!
Слепой, облачившись в специально запасенный для такого случая ритуальный костюм, читал необыкновенно низким и протяжным, рычащим голосом, нараспев, расположенные в строгой последовательности девяносто девять Золотых Печатей. Когда он зачитывал очередную, кто-то из присутствующих отзывался уставной формулой Подтверждения:
-Это воистину так, о хранитель Завета!
И все, поочередно глянув, молча кивали головой. Врач слушал. Основная часть признаков, все вместе и каждый по отдельности, свидетельствовали редкостное здоровье и крепость. Часть была непонятна совершенно, - видимо, некогда вполне понятные, формулы были искажены при многократном копировании и их следовало только поразумнее толковать. Наконец, часть пунктов представляла собой тайну, и он, великий знаток человеческого тела всем своим необозримым опытом и природным чутьем прозревал это. Церемония продлилась достаточно долго, чтобы голодное Воплощение завопило, но дело довели до конца, почти с испугом убедившись, что все, даже самые темные пункты договора с Небом соблюдены. Это было невозможно, и все-таки являлось фактом: перед ними корчилось, голося и раззевая беззубый голодный рот, живое воплощение Учителя. Потрясенный певец поднял младенца и своими чуткими пальцами нащупал на лобике его возвышение, находившееся между бровями и чуть выше их:
-Третий глаз, - в полнейшем смятении проговорил он, - всевидящее Око, неизгладимая печать Неба.
-На колени! - Страшным голосом прокричал аскет, и шестеро мужчин, относя сюда и отца, замерли, стоя на коленях с опущенными головами. Не будем судить по себе, потому что в те времена в тех местах для семьи пределом счастья было, когда в доме обнаруживали нового Владыку. Но в дополнение к этому аскет поклялся родителям ребенка, что мальчик будет родителей знать, чтить и помнить, а они смогут время от времени его видеть. Примечательно, что до этого случая никто не слышал, чтобы аскет клялся.
После этого компания отправилась в путь, и двигалась так быстро, как только могла, бережно неся с собой свою драгоценнейшую ношу. Тут мы опустим все перипетии их нелегкого путешествия, главное же - через две недели, похудевшие и страшно усталые, они достигли обители и были встречены со всей торжественностью. Младенец был жив, вполне здоров, набрал вес на неподходящей, казалось бы, пище, был голоден, но не то, чтобы слишком, и, когда Одонг взял его на руки, он исправно таращил глаза и сосал кулак. Похоже, что тяготы горной дороги лучше всех перенес именно он.
(Приведенные ниже материалы представляют собой комбинацию первой части так называемого "Дневника" с наиболее характерными тезисами статей, которые были отобраны Издателем, как могущие иметь отношение к деятельности Сообщества. Кроме того, - отдельные события, которые, по понятным причинам могли иметь место только после начала действия Артефакта, и все-таки не представленные в вышеназванных источниках, пришлось реконструировать по соответствующим картам Расширенного Комплекта. "Дневник" традиционно принято относить к началу и середине шестидесятых годов двадцатого столетия или же к какому-то из Аналогов этого периода, тогда как большинство приводимых фрагментами статей относится, как правило, к более позднему времени. В более поздних записях "Дневника" содержатся все более обширные массивы записей, сделанных на весьма оригинальной (по сути - первой!) версии Априорного кода с высокой и все возрастающей со временем степенью Безусловности, и понятными в связи с этим трудностями восприятия. Более того, последние, достаточно-редкие и все менее регулярные записи представляют из себя, по сути, мастерски исполненные графилоны, обладающие явным и непосредственным психомоделирующим эффектом. Естественно поэтому, что эти, интересные для специалистов, материалы вряд ли целесообразно приводить в популярном издании, в связи с чем и решено ограничиться публикацией дневниковых записей, относящихся к первому периоду.)
*Творение. Гончар*
I
Сегодня, после долгих колебаний, все-таки решился вести дневник. То есть я бы взялся за это и раньше, но одолевали сомнения. К чему? Я и без того никогда не забываю однажды виданного или услышанного. Тем более не забываю своих мыслей. Но сегодня я решился, потому что вдруг понял - когда-нибудь умру и я. Да нет, не такой уж я дурак и отлично знал, что все рано или поздно умирают, но вот сегодня утром оказалось, что знать и понимать - вовсе не одно и то же. А тут вдруг - как гвоздем вдоль позвоночника, даже в животе стало холодно. Как так? Как это вдруг меня не будет? А куда денутся мои мысли, все, что я видел вокруг и у себя в голове? Ведь это же целый мир, он и меньше всего мира, потому что я не все еще видел и не на все вопросы нашел для себя ответы, и больше, потому что у меня в голове полным-полно такого, чего еще никто не видел. Куда это все денется, когда я умру? Зачем все, если все равно умирать? Говорят, что для будущих людей, для детей, которых любят их родители. Но что до них, кроме любви? Ведь ни для чего и ни за что, а просто так. Говорят даже, что иногда любят скверных людей, отлично понимая, насколько они плохи, и губят свою жизнь. Значит, в конце концов, любим не мы? Значит, это за нас? За нас действует какая-то обязательная к исполнению инструкция воткнутая в самую нашу середку неизвестно кем и куда более сильная, чем наши разум и воля. Но тогда не самому человеку нужно и то, что будет после его смерти, а тому, Тому Самому составителю инструкций! Однако же, - как нелепо я создан: зачем думаю непременно о том, что от меня не зависит? Почему меня интересуют только такие вот гнусные вещи? Или и все думают о том же, только притворяются, что им на все плевать? Тогда непонятно, зачем притворяться. Зачем на все плевать, и почему на все плевать модно и красиво? Я начал дневник, потому что можно запомнить факт, дело, мысль, но нельзя запомнить внезапный холод в животе, когда однажды почувствуешь вдруг, что тоже умрешь. И какая разница при этом, что "еще не скоро"? Для кого - не скоро? Разве хватит мне шестидесяти - семидесяти лет, что еще ждут впереди, для всего того, чего хотелось бы? Нет, смерть - это очень скоро, и я смогу отдалить ее только если смогу в каждой минуте разместить как можно больше дел, мыслей и впечатлений. А как быть с тем, что за делами время летит куда быстрее? Может быть, папа, выпив сто пятьдесят за обедом и запив их бутылкой пива, - тоже удлиняет жизнь? Он тогда сидит, чуть откинувшись, на диване, гладит усы, смотрит в пол чуть поверх живота и молчит. Кажется, - в это время он даже почти что совсем не моргает. Что видится ему в эти минуты, я не знаю, о чем думает, и думает ли вообще - тоже. Но ведь он же не йог, чтобы просто отключить голову на час или полтора! Все, на первый раз закругляюсь: уроки я выучил, но мать зовет с собой в облисполком. Сегодня такой день, что одной ей с уборкой не справиться. Еще: дал почитать "Копи царя Соломона" и взял "Спартака" Джиованьоли. Хоть будет чего почитать перед сном. Дат ставить не буду: что мне в них?!