Холод комнаты пронизал меня до самых костей. А я-то спокойно спала здесь в первую ночь и не знала, что на этой самой кровати страдала и умерла моя мать.

— Капитан приказал закрыть эту комнату, оставив в том виде, в каком она была, — продолжала Сибилла Маклин. — Мы и не открывали ее, пока ты не приехала.

Я не могла произнести ни слова. Мне хотелось, чтобы эта женщина не смотрела на меня таким пристальным, буравящим взглядом. Она словно упивалась страданием, которое мне доставляла. Словно шарила по закоулкам моей души и наслаждалась нанесенными ранами. Конечно, я сама напросилась, но не ожидала, что боль будет такой жгучей.

Я попыталась скрыть свою боль, заговорив о бытовых мелочах:

— А кто ухаживал за ней? Вы?

— Я?! — Миссис Маклин перевела взгляд на кровать, словно вновь увидела на ней умирающую. — Естественно, нет! Я бы и пальцем не дотронулась до этой… Капитан отлично это знал. Он привез акушерку из города, чтобы та за ней ходила.

— А потом? — настаивала я. — После смерти моей матери… кто ухаживал за мной?

Миссис Маклин соизволила улыбнуться, растянув в гримасе тонкие бескровные губы.

— За тобой ухаживала я — долгие месяцы, пока Хит не приехал и не увез тебя в Нью-Йорк. Ты была просто беспомощной малюткой, и тут уж я не возражала. Ведь у меня никогда не было своей малютки.

Но я, хоть убей, не могла себе представить, как она с нежностью и любовью ухаживает за ребенком Карри, Если в первые месяцы жизни я находилась на попечении будущей свекрови, то можно благодарить небеса за сохранность этой жизни. Я подумала о шраме у себя на плече, о том, что Брок запретил спрашивать о нем у матери, очень хотела все-таки спросить, но не смогла себя заставить. Во тьме прошлого меня поджидал ужас.

Может быть, она угадала направление моих мыслей, потому что совсем развеселилась.

— Пойдем, — сказала она, показывая на выход. — Раз ты сама постучала в эту дверь, я покажу тебе кое-что еще.

Она привела меня в большую спальню, которую когда-то занимала Роза Маклин, а теперь — я. Из связки ключей, что носила на поясе, миссис Маклин выбрала маленький ключик и открыла один из шкафов во всю стену. Небрежной рукой вытащила несколько платьев, которые там висели, и бросила на кровать.

— Вот, забирай! Это наряды твоей матери — она привезла их с собой. Капитан не позволил сжечь их, как мне того хотелось, и мы убрали платья сюда.

Я не хотела касаться лежащих на кровати платьев под злорадным взглядом миссис Маклин. Заметив мою нерешительность, свекровь наклонилась, взяла платье из мягкого кашемира шоколадного цвета и сунула мне в руки,

— Странное, верно, чувство: знать, что пальцы твоей матери касались этих застежек, что эта ткань облегала ее тело. Ну как, рада, что спросила? Счастлива покопаться в старой трагедии? Ты довольна?

Я постаралась твердо и спокойно ответить на ее взгляд.

— Я очень счастлива получить хоть что-то, принадлежавшее моей матери. Спасибо, что показали мне ее вещи.

Миссис Маклин швырнула платье на кровать и ушла, не добавив ни слова. Когда за ней закрылась дверь, я взяла платье и уселась в качалку, прижимая его к себе. От ткани исходил слабый запах старых духов. Впервые меня коснулась некая частица женщины, которая была моей матерью. Словно она стояла рядом — туманная зыбкая фигура, сумевшая протянуть руку сквозь годы глухого забвения. Я как будто слышала ее шепот, словно она пыталась от чего-то меня предостеречь, от чего-то защитить.

Качалка поскрипывала, от порывов ветра дребезжало стекло. Я глубоко вздохнула. Платья у меня в руках всего лишь навевали грезы. Они ничего не могли мне сказать. С мечтами надо было распроститься навсегда — или до тех пор, пока я не научусь воплощать их в жизнь. Не надо возвращаться к старым привычкам.

Действительность была такова, что моряк, рухнув с трапа, залил кровью камни балласта. Моряк никогда не поскользнулся бы на трапе, не мог упасть просто так, да еще и разбиться насмерть. И кто-то пробежал по настилу палубой выше, а я была единственной, кто об этом знал. Все это было, произошло на самом деле.

Я отчетливо сознавала грозящую мне опасность, придержала язык, и никто не узнал, что я слышала чей-то топот. Никто не узнал, о чем пытался сказать Хендерсон, умирая. Но что, если я заговорю? И кто-то, кому кажется, что на самом деле я знаю больше, чем рассказываю, этого боится?

От одной только этой мысли мне тоже стало страшно. Но я не собиралась и дальше бездействовать, дрожа и холодея от ужаса. Я встала, повесила мамины платья в шкаф и закрыла дверцу. Потом тихо постучала в дверь Лорел. По крайней мере, с девочкой мне будет не так одиноко.

Когда Лорел откликнулась, я вошла и, увидев, что она уже в постели, присела рядом. Почти час мы проговорили с ней, и она впервые не старалась прогнать меня или напугать. Лорел перед сном читала и уже начала клевать носом. Может быть, поэтому она вела себя покладистее, чем обычно.

Я намеренно заговорила с ней о планах на будущее, о том, как мы приведем обратно "Морскую яшму". Упомянула о том, как буду позировать Яну. И под конец о самой Лорел.

— Завтра ты должна будешь помочь мне починить твои платья, — сказала я. — Покажешь те, что надо зашить. Моя тетя всегда говорила, что я неплохо управляюсь с иголкой и нитками.

В глазах девочки зажегся слабый интерес. Она наконец-то стала получать удовольствие от моего внимания. Начало было положено. Прежде чем уйти, я пересказала Лорел одну из морских повестей моего отца о храбрых моряках, о сражении и, конечно, о победе над грозной стихией.

Лорел слушала меня сонно, да я и сама рассказывала не особенно увлеченно. Я все вспоминала Брока. Где он? Подозревает ли, что я что-то скрываю? И если да, то каким образом заручится моим молчанием? Вернувшись к себе, я долго прислушивалась, ожидая услышать его шаги, но так и не дождалась их. Наверное, я давно уже спала, когда этот смуглый, мстительный человек вернулся от своих дел в Бэском-Пойнт.

Следующие несколько дней прошли спокойно и без особых событий. Но все равно меня терзало беспокойство, я привыкла оглядываться через плечо и стала избегать пустынных мест.

Мистер Осгуд сообщил, что юридические формальности займут несколько месяцев. Он выполнил обещание и приехал, чтобы просмотреть бумаги капитана Обадии, но не нашел упомянутого капитаном письма, которое должно было объяснить мотивы его поступка. Я сообщила адвокату о потайных ящиках письменного стола в каюте "Гордости Новой Англии". Но юридическому уму мистера Остуда показалось невероятным, чтобы важные бумаги хранились в таком месте. Он предложил, чтобы я поискала там сама и потом показала ему найденное, если сочту находку заслуживающей внимания. Однако «Гордость», такая чистенькая снаружи, казалась мне воплощением мрака и зла, местом, где вершатся темные дела. Мне не хотелось идти туда одной.

Что касается смерти Тома Хендерсона, слухи все еще не заглохли, и несколько раз, когда я спускалась в город, мне давали понять, что меня не хотят там видеть. Официально происшествие объявили несчастным случаем, поскольку не было доказательств противоположного. Но меня не покидало ощущение, будто в Бэском-Пойнте все уверены; это убийство. Домашние не говорили о гибели Тома Хендерсона, но поглядывали друг на друга с недоверием. На нас лежала тень — нам словно грозили еще худшие беды. Только Яна все это как-то не коснулось: приходил он редко и незаметно проскальзывал в библиотеку, избегая встреч с Броком и его матерью.

В те тревожные дни произошло всего три отступления от привычного, насколько я успела его узнать, распорядка. Во-первых, огромный пес как будто подрядился каждую ночь выть на луну и жутковатой этой музыкой просто истерзал мои нервы. Когда я, решившись заговорить на эту тему с Броком, спросила, нельзя ли научить животное вести себя по ночам потише, он только рассмеялся и ответил, что разрешает мне самой заняться воспитанием Люцифера. Он объяснил, что в полнолуние беспокойство ощущают и люди, и животные. В первой четверти собака перестанет выть. Остальные же обитатели дома не обращали внимания на вой — вероятно, привыкли. Я тоже пыталась привыкнуть и засыпать под него.