Между прочим, штучка что надо. Почище всяких там отравленных игл и прочей дребедени, от которой на самом деле ни вреда, ни пользы. А с помощью перстня при желании можно горы свернуть. Правда, он не пробовал. То есть, пока не попробовал…

Карсидар поначалу не хотел давать Читрадриве перстень. Дескать, это его собственная вещь, сбережённая Векольдом. Может быть, с помощью перстня удастся отыскать его настоящих родителей… если они живы. Мать его точно была убита «хэйлэй-габир», загадочными солдатами-рыцарями, это Карсидар вспомнил отчётливо. (Кстати, обдумывая на досуге рассказ приёмных родителей Карсидара о его детстве, Читрадрива сообразил, что поскольку слово «габир» на анхито изредка употребляется в значении «очень сильный», «хэйаль-габир», или «хайаль-абир» – на искажённом анхито Риндарии, может означать просто-напросто «могучий солдат»).

В ответ на протесты Карсидара Читрадрива резонно возразил, что о поисках родителей или родственников говорить ещё рано, сначала нужно попасть в Риндарию; а пока суд да дело, он попытается изучить перстень. Если серьга настолько «умная», что охраняет Карсидара, не означает ли это, что и другая вещь, вынесенная из Риндарии, также имеет скрытые свойства?

Карсидар некоторое время колебался, но в конце концов уступил, видимо, понимая, что Читрадрива управится с колдовским амулетом гораздо лучше, нежели он.

И Читрадрива убедился в справедливости своих ожиданий, едва надел перстень. Это было нечто невообразимое! Окружающий мир мигом пробороздили мириады трещин, тончайшая паутина перебросилась с вещи на вещь, с предмета на предмет, проникла вглубь. И одновременно создалось впечатление, что вместе взятые паутины образуют как бы невесомые туманные столбы, которые смыкаются на голубом камне и, несмотря на огромную толщину, входят в него…

Читрадрива понимал, что ему пригрезились вещи невозможные, даже противоестественные. Тем не менее, ощущения были настолько реальными, что он готов был поверить в их истинность вопреки чувствам, даже вопреки голосу разума, все проявления которого он очень ценил. А когда Читрадрива повёл рукой и паутинные столбы задрожали, завибрировали, создалось ощущение, что мир сейчас рухнет, обратится в горсть праха, из которой был создан богами несчётное количество лет назад. И он тотчас сорвал перстень с указательного пальца, словно это было ядовитое насекомое, а не изделие неведомого колдуна-ювелира. С такой штучкой лучше вести себя поосторожнее, не то беды не оберёшься. А вдруг и в самом деле – одним мановением руки можно обратить весь мир в пыль?..

Теперь же он спокойно разглядывал перстень. Ослепительное южное солнце играло на гранях камня, проникало внутрь, порождая сонмы мельчайших искорок… Получалась та же сеть паутинных трещин, только сосредоточенная в замкнутом объёме. Странно.

От безмолвного созерцания игры света в глубине камня Читрадриву оторвал хлопок входной двери. Он вздрогнул и посмотрел в сторону дома.

Это было зрелище! Впереди всех стоял и растерянно озирался по сторонам величайший из современных, непревзойдённый мастер Карсидар, при одном взгляде на которого было ясно, что самое горячее его желание – выскочить из собственной кожи и бежать в необитаемую дикую пустошь на край земли, а не в какую-то там Риндарию. Ведь это тоже страна, населённая людьми, пусть и колдунами. Значит, и там возможна семья и прочие связанные с ней «прелести жизни». А всё потому, что за его спиной стоял эскорт, следовавший за ним по пятам уже двое суток к ряду. Непереносимее всех была Эдана, Векольдова жена, готовая сдувать со своего ненаглядного Шелиха даже микроскопические пылинки. Сам старый оруженосец был несколько более сдержан, хотя и по его отвисшим усам время от времени стекала непрошеная слезинка.

Но вот уж кто плохо относился к великовозрастному найдёнышу, так это второй приёмный сын виноградарей, Чаток. Путники находились здесь уже третьи сутки, и этот неотёсанный малый хмурился оба дня и, верно, обе ночи (вряд ли он спал хоть пару часов). Поздно вечером накануне у него с Карсидаром состоялся нелёгкий разговор. Чаток спросил прямо и откровенно, собирается ли он осесть в Толстом Бору, а если не собирается, то когда исчезнет отсюда вместе с остальными. В общем, этот болван всерьёз опасался, что Карсидар захочет посвятить остаток жизни виноградарству и может претендовать на часть его, Чатока, законного наследства.

Идиотизм, полнейший идиотизм! Парня абсолютно не интересовало то обстоятельство, что, с юности приучаясь к вольному, даже в некотором роде вольготному образу жизни, мастера практически никогда не оседают на одном месте. Смерть среди чистого поля в седле, в бою, считается для них делом настолько обычным, что её описание вошло во все песни и поговорки. Тот факт, что периодически превращавшийся в почтенного трактирщика Пеменхат выглядел на фоне других белой вороной, был исключением, только подтверждавшим общее правило. А тут – осесть на виноградниках! Надо же…

Кроме того, разговор оказался бессмысленным. Несмотря на твёрдые заверения Карсидара, Чаток не очень ему верил. То ли он слишком сильно любил виноградники, то ли слишком высоко ценил честь стать наследником Векольда, однако втайне оставался при своём мнении: едва отъехав от Толстого Бора, Карсидар способен передумать, повернуть назад и оттяпать свою долю. Поэтому продолжал следовать за ним по пятам, бросал на него сердитые взгляды исподлобья и что-то бормотал себе под нос. Не помогло даже то, что отец велел парню отправляться на работу. Чаток отвечал, что батраки и без него управятся, Векольд начинал злиться, парень грубил… В общем, ничего хорошего.

А Эдана словно ничего не замечала, радуясь вновь обретённому сыну. Её не интересовало то, что Шелих успел забыть всё приключившееся с ним до падения в реку, вырасти, стать взрослым мужчиной, непревзойдённым мастером Карсидаром, что у него теперь новые, совершенно чуждые ей интересы, необычные, зачастую опасные друзья… О, женщины, женщины! О, материнская любовь!

Но если хорошенько рассудить, все эти всплески эмоций дали неожиданный результат: отношение Пеменхата к Карсидару и Читрадриве понемногу, почти неуловимо изменялось, причём определённо в лучшую сторону. По идее, всё должно было случиться как раз наоборот – ведь теперь стало ясно, что Карсидар, он же шлинасехэ Шелинасих, он же маленький Шелих, явился сюда прямиком из страны колдунов. Более того, при наличии некоторой сообразительности можно было заподозрить, что он не просто пришёл оттуда, но и родился там. Урождённый колдун – и вдруг лучший из мастеров! Почти такой же легендарный, как сам Пеменхат!

Однако, благодаря этому обстоятельству, взгляды почтенного Пема на обитателей Риндарии изменились. Кажется, он понял: колдун такой же человек, как и остальные. Колдуны тоже рождаются, растут, совершенствуются в своём искусстве… даже могут стать мастерами – и не только в колдовстве. А если у них бывают дети, значит, и семьи у них есть, и свои человеческие отношения. Да, да, да! Колдуны точно такие же люди, как и прочие. Не очень-то понятно, кем виделись они Пеменхату прежде – злобными человеконенавистниками, трупоедами, отвратительными чудовищами или духовными гиенами. Теперь же он смотрел на них, как на обычных людей. Кажется, это был шанс наладить более или менее нормальные отношения в их отряде и, по крайней мере, мирно дойти до Риндарии. И то неплохо. Но сейчас не это главное. Всё это мелочи. Читрадриве предстоял серьёзный разговор с Карсидаром – пора вербовать в свои ряды настоящего насехэ, то бишь принца.

Поэтому, бросив последний взгляд на лучившийся искристым светом камень перстня, Читрадрива спрятал его обратно в кармашек пояса и направился к дому, где Эдана совала в руки Карсидару громадную гроздь лилового винограда, а тот лишь слабо отнекивался, утверждая, что терпеть его не может и признаёт пригодным к употреблению лишь один виноградный продукт – вино. При этом Векольд молча похлопывал его по плечу, как бы подталкивая к согласию, а Чаток нервно цыкал сквозь стиснутые зубы.