«Наконец-то свой!» – подумал с облегчением Карсидар, рассматривая перехваченные узенькой лентой волнистые волосы вновь прибывшего (это напомнило ему товарищей по ремеслу «вольного человека»). Не дожидаясь приглашения он повторил:

– Мэс'ншиум? – что, насколько он помнил, должно было означать: «Как дела?»

Однако «соплеменник» не понял Карсидара. И вместо анхито заговорил на по-прежнему непонятном, чуждом ему языке.

– Не понимаю, – с безнадёжным видом сказал Карсидар.

Русый гигант подумал немного, спросил ещё что-то, потом ещё и ещё. Наконец опустился на колени, коснулся правой рукой земли и обратился к менке с прочувствованной речью. Тот недовольно поджал жирные, слегка вывернутые наружу губы и насмешливо возразил гиганту, а после щёлкнул пальцами, указал на пленника и бросил несколько хлёстких отрывистых фраз.

Связанный Карсидар стоял на коленях с запрокинутой назад головой, «мучитель» держал его за волосы. Секунды ползли, ничего не менялось.

«Что он замышляет?» – думал Карсидар, тщетно пытаясь проникнуть в мысли узкоглазых дикарей.

Внезапно перед глазами мелькнуло раскалённое железо. В следующий миг его подбородок обдало нестерпимым жаром, в челюсть словно вколотили толстенный гвоздь… Запахло палёным. Карсидар дико вскрикнул и завопил:

– Да не понимаю я ни черта, что ты мне говоришь, образина жирная! И ты меня не поймёшь, и твой лизоблюд тоже!

Сзади бесновался Ристо, щёлкал кнут.

Русобородый гигант пожал плечами и, ещё раз поклонившись, прижав руку к груди, принялся что-то доказывать менке. Тот некоторое время слушал, но затем небрежно махнул говорившему рукой, будто отгоняя надоедливую муху. Гигант немедля умолк и, пятясь, отступил к шатрам.

Менке посмотрел в усыпанное звёздами небо, потом перевёл взгляд на пленника и долго молчал. Наконец его пухлые губы искривила противная ухмылка.

– Ну, чего таращишься? – прошипел сквозь стиснутые зубы Карсидар (обожжённая щека ужасно болела). – Валяй, убей меня, коли я такой дурак, что попал в руки к твоим молодцам.

Менке шагнул к Карсидару, взял его за правое ухо и, оттянув мочку, принялся рассматривать шарик серьги.

– Э, э, не тронь! Не тронь её, говорю, – боязливо произнёс Карсидар, мгновенно понявший, что собирается делать толстяк.

От этой мысли его прошибло холодным потом. Боль, которая терзала мозг при малейших попытках снять серьгу и даже при мысли о том, чтобы сделать это, казалась страшнее любой, пусть даже самой мучительной смерти.

Менке лишь презрительно усмехнулся и попробовал выковырять шарик из уха.

Боль, боль, кошмарная боль!..

Карсидар задохнулся от крика. Он полностью перестал воспринимать оружающий мир, не слышал смеха воинов и ржания верного коня, не видел трясущихся толстых губ менке. Он превратился в сплошной оголённый комок нервов, на который действовали разом лёд и пламень, все яды всех колдунов и колдуний, вместе взятых; его кололи острия всех копий, пик и мечей на свете, рубили топоры, кромсали ножи.

Карсидар видел лишь страшную, как ночной кошмар, картину: старый толстяк ловко выхватывает из висящих на узорчатом поясе ножен, щедро усыпанных драгоценными камнями, кривой тонкий меч, медленно замахивается и, оттянув его ухо, опускает вниз клинок, снежной изморозью сверкнувший в сиянии зеленоватых звёзд…

Карсидар лишился сознания.

Но и приобрел сознание новое!

Это напоминало рывок горячего скакуна, внезапно подстёгнутого всадником. Карсидару совершенно неожиданно удался прорыв в мысли менке. Да не просто в его мысли – в умы сразу всех этих воинов в длинных кафтанах и кожаных доспехах! Карсидар осознал их единый порыв – двигаться на запад, всё дальше и дальше. Каждый из них мечтал иметь побольше лошадей, овец и прочего скота, и каждый втайне надеялся, что когда его товарищи погибнут (а они погибнут непременно!), весь этот скот достанется ему. Да ещё они завладеют стадами коренных жителей покорённых территорий. Все воины жаждали богатства и почёта, все бешено мечтали возвыситься, затаптывая других.

Те же, чьё внимание было приковано к пленнику, измышляли сотни способов его умерщвления. Сам Менке (Карсидар внезапно понял, что это не титул, а имя толстяка) мысленно видел его насаженным на деревянный кол, извивающимся от боли. И тут же представлял, как с живого пленника сдирают кожу. Выдёргивают из рук и ног жилы и кости, соскребая с них тёплое трепещущее мясо. Окунают в котёл с крутым кипятком сначала по щиколотку, потом по колено, по пояс – с каждым разом всё глубже и глубже; затем вытаскивают, дают передышку – и вновь пытка! В то же время Менке вспоминал каких-то знатных людей, положенных под деревянный настил, и видел себя сидящим на его досках в обществе себе подобных; а потом по настилу ехали странного вида повозки. Кровь, стон… Весело! Менке прикидывал, как бы объединить все эти виды смерти в одну бесконечно долгую пытку, или ещё лучше – выдумать что-нибудь более изщрённое, захватывающее…

От осознания всего увиденного, а также многих других мерзостей, которые Карсидар лишь смутно почувствовал, кровь застыла в его жилах. А вслед за тем он возненавидел всех этих узкоглазых плосколицых людей самой лютой ненавистью и поклялся страшной клятвой, что уничтожит их до единого!

Но выпущенная на свободу мысль летела дальше, от горизонта до горизонта. И Карсидар почувствовал, что откуда-то с севера сюда направляются точно такие же воины. И если здесь их было достаточно много, довольно крупный отряд, то с северных земель к югу движется просто гигантская армия. Однако больше всего плосколицых было на востоке! Там же оставались их матери, сёстры, жёны, многочисленные детишки, все стада, весь скарб. И эта масса народа, словно армада саранчи, ждала лишь удобного случая, чтобы накинуться на здешние земли и поглотить их подобно уродливой опухоли, пожирающей здоровую плоть.

Также узрел Карсидар неподалёку огромный город, какого не сыскать на много-много дней пути вокруг. Город притаился, выжидал. Опасались беспощадных воинов в кожаных доспехах и «народа-саранчи». А далеко, на самом краю света, лежал родной город Карсидара, много лет тому назад переживший нападение «могучих рыцарей», рослых, с головы до ног закованных в железо, похожих на ожившие бездушные статуи. Вот они, ужасные «хайаль-абиры» с кровавыми крестами на когда-то белых, а теперь грязно-серых, как их души, плащах, осадили родной город Карсидара. Почему все так жаждут крови?! На севере и на юге, на западе и на востоке, по ту сторону гор и по эту – крови, крови, крови!..

И ещё – невиданной красоты женщина. Гордый профиль, царственная осанка. Лёгкая траурно-чёрная накидка на волосах, как и полагается вдове. Она смотрит в окно, за которым простираются кварталы белокаменных домов. На окраине уже начались пожары. «Беги, сынок. Пока можно, ты проскочишь. Должен успеть…» Белая рука нервно сжимает платок и едва заметно дрожит.

Это – мать?!

Дальше, дальше, то есть ещё раньше…

Огромные ласковые руки около лица. Левая поглаживает синеватый камешек серьги, к которому детское ушко ещё не привыкло. «Так-то лучше, сынок. И тебе, и другим. А когда вырастешь, мой принц…» Ого, шели насих воспринимается, как привычное, а не чуждое понятие! И руки, кстати, грубые мужские, а не женские. Это же!..

Но к видению не удалось приглядеться, потому что совсем рядом, примерно к северо-западу отсюда, кричал и бесновался от боли ещё кто-то…

Карсидар пришёл в себя и понял, что кричит не кто иной, как он сам, а Менке стоит прямо перед ним и с самым невозмутимым видом рассматривает камень серьги в отрезанной половине уха. Это всё самообман, никакого обморока не было, ничто не мерещилось. Зато есть ненавистный узкоглазый толстяк. Гнусный, противный Менке…

– Ах ты мерзавец! – грозно проскрежетал Карсидар. – А ну давай мою штучку сюда. Слышишь?! Не то я тебя…

Он не представлял хорошенько, чем скрученный верёвками пленник может подкрепить свою угрозу. Чувствовал лишь, что теперь может! Ещё как может…