– Даю вам несколько минут на подготовку, Альфред, Саймон, – сказал учитель Робертс с рассеянным видом. Он сделал несколько пометок в своем блокноте.

Эл открыл свой конверт и взглянул на фотографию внутри. Она изображала кирпично-красный автомобиль Cortez Jump Point. Он закрыл глаза, задержал образ настолько, чтобы убедиться, что запомнил его, затем запечатал конверт и положил на стол перед собой. В десяти метрах от него, на другом краю комнаты, то же самое проделал Саймон. Эл с минуту оценивал Саймона. Он был того же возраста, двенадцать лет, но из другого звена. Лисья мордашка, рыжие волосы к тому же.

Эл снова закрыл глаза и глубоко и медленно вздохнул, отстранясь от остального мира. Первым делом ушел телепатический прозрачный шум, тот род звука отдаленного океана, что порождался миллионами сознаний в области Большой Женевы. На него накладывались сотни мыслей достаточно близких, чтобы быть наполовину вразумительными – тут слово, там несколько штрихов пейзажа, следы настроений, будто ароматы, некоторые резкие, некоторые мягкие.

Прочь. Оставить только ближайшие мысли, осаждающие его мозг почти с той же легкостью, что его собственные. Он вспомнил, как удивлялся ребенком: "Действительно ли я думаю это или кто-то еще?".

Это было самое опасное заблуждение, с которым мог встретиться телепат. Глубокий медленный вдох, глубокий медленный выдох. Голоса отступили, как

звезды перед рассветом, пока не остался только один – Саймона. Конечно, нельзя было на самом деле увидеть сознание, но Элу сознание Саймона представлялось в настоящий момент как твердая черная сфера, заключенная в большие, серебристые полупрозрачные шары, помещенные один внутри другого.

Эл по-настоящему никогда не воображал, что это требует какого-либо объяснения, но учитель Робертс рассказывал об этом достаточно часто. Он любил объяснять вещи, которые, казалось, не нуждались в объяснении.

"В основе своей мы просто много о себе вообразившие обезьяны, – говорил он им на первом занятии. – Наши предки эволюционировали не как волки, или лошади, или киты, чьи пальцы, в результате адаптации, становились когтями, копытами, или плавниками. Нет, эволюция оставила нам те же хилые пять пальцев, какие были у наших предков – рептилий. Обычные, не адаптированные. Все приматы следовали этому образцу – никогда не поддаваясь специализации, всегда пытаясь остаться "мастерами на все руки".

Единственное реальное изменение по сравнению с рукой ящерицы у обезьяны было противопоставление, способность хватать – и в этом мы нуждались, носясь по верхушкам деревьев. Другая вещь, в которой мы нуждались, были глаза спереди головы, бифокальные, чтобы мы могли триангулировать note 3, видеть глубину – быть способными вовремя схватить следующую ветку, прыгнув на нее.

Но это, в конечном счете, обернулось большей переменой. Наши бифокальные глаза нуждались для работы во все новом оборудовании. Как результат, мозг приматов стал больше. Зрение улучшилось, координация рук и глаз улучшилась, другие сенсоры пострадали, но что с того? Потому как этот большой мозг принес неожиданные выгоды.

В течение 60 миллионов лет или около того мозг приматов строился вокруг зрения – зрения и манипуляций наших обыкновенных ящеричьих рук. Как следствие, мы научились выражать себя сперва рисунками. Слова пришли позднее.

Телепатия – новейший шаг эволюции, а эволюция всегда работает с тем, что есть в наличии. Птицы не просто отрастили крылья – их передние конечности модифицировались. Точно так же мы занимаемся телепатией с помощью тех же старых обезьяньих мозгов, и первичная модальность еще видима. Так, мы "видим" невидимое, изображаем неизобразимое.

Подумайте о снах. Сны порождены случайными волнами нейроэлектричества. Эти разряды проходят через мозг и вызывают образы; ваш мозг тогда пытается организовать эти образы, осмыслить их, создать или выстроить еще образы, чтобы заполнить пробелы. Когда мы просыпаемся, то пытаемся приписать им прямой, логический смысл. Мы не "видим" случайных электрических волн, проходящих в нашем мозгу – мы видим себя сидящими в классе в нижнем белье или убегающими в замедленном темпе от рассерженных Смехунов.

Когда нелегалы пытаются поджарить ваш мозг ментальным взрывом, вы не "увидите" исходной убийственной силы или структуру электрохимических реакций, запускаемых в вашей нервной сети. Вы увидите меч, разрубающий вам голову надвое, машину, наезжающую на вас, падающее небо. Это в порядке вещей, ибо так мы устроены, мы – усовершенствованные обезьянки.

Хитрость в том, чтобы не обмануться, и это важно. Мы относимся к вещам, которых не понимаем, так же, как к вещам, нам понятным – по аналогии. Если вы никогда не видели змею, но знаете о червях, вы увидите змею и подумаете: "Ага! Это вроде большого червяка". Но если вы сделаете ошибку, думая, что кобра – это и есть земляной червяк, вы допустите очень глупую – и смертельную – оплошность. Если вы действительно думаете, что ментальный взрыв и есть меч – что ж, я могу дать вам посмотреть на тех, кто так сильно ошибся. Вы сможете покормить их с ложечки и сменить им простыни."

Он попытался иметь это в виду, фокусируясь на сфере, обозначавшей психику Саймона. Как он и опасался, прозрачные оболочки начали темнеть.

Он был уверен, что его собственные блоки на месте. Они были верные друзья. Все-таки в этом тесте разрешались только общеупотребительные блоки.

– Приступайте, – сказал учитель Робертс.

Саймон пошел на него штормовым фронтом, ревущей, трещащей массой. Позабавленный непродуманностью этого натиска, Эл встретил его с той же силой, и они столкнулись как ураганы-близнецы. Зазубренные сине-белые языки сконденсировались в виде сверкающих шаров, то молниеносных, вертящихся и брызжущих, то извергавших вихри пурпурного огня. Саймон не смог бы провести его таким способом и наверное знал это. Что же он затевал?

Ужасный страх овладел им. Затем ощущение провала. Тест уже завершен. Каким-то образом Саймон уже отыскал скрываемое им изображение и готов рассказать учителю Робертсу, что это было.

Нет. Саймон был ловкач. Лобовая атака была ложным выпадом; настоящая атака – этот ужасный упадок духа, прокравшийся медленной, горячей рекой в его лимбическую систему. Эмоция настолько основополагающая и бесцветная, что он не сообразил, что она не его собственная.

Но чтобы изобразить отчаяние так хорошо, Саймон должен сам чувствовать что-то подобное.

Эл протянул свои ощущения, усилил их и начал с самого начала, с текучей стрелы, которая быстро пронзила наружную оболочку сознания Саймона. Она остановилась вблизи внутренней сферы, но как оседающий нефтяной фонтан, начала там складываться, затоплять и разъедать наружные блоки Саймона унынием. Поскольку его собственное ложное ощущение провала угасло, Эл уловил волну паники у Саймона.

На мгновение он забеспокоился, что это может быть новая уловка – попытка преувеличить его успех – но глубинный инстинкт сказал ему, что это реально. Ядовитость атаки Саймона разъела его же собственную защиту.

Психический грозовой фронт отбурлил у Саймона, но не у Эла, и внезапно лишившись отпора, он обрушился на разрушенные блоки. Одна, две, три оболочки треснули и исчезли, и Эл жадно ухватился за просочившийся образ, яркий и переливчатый, как бензин в освещенной солнцем луже. Саймон попробовал в последний раз отвлечь его, провоцируя непроизвольную моторную реакцию – отчаянный шаг, ведь разгадав, его было легко отклонить. Это была неуклюжая атака, и Эл просто отразил ее, не вникая, что это было.

Последний из блоков Саймона рухнул, и его секрет предстал разоблаченный: изображение рыцаря в доспехах.

Смехота. Эл открыл глаза.

– Это было изображение рыцаря, – сказал он живо, – четырнадцатый век, я полагаю.

Глаза Саймона были расширены и выражали изумление. Он в отключке глядел на свои колени, и Эл, уловив аммиачный дух, вдруг догадался, что за реакцию пытался спровоцировать Саймон.