Б. Таркинтон

Приключения Пенрода

Глава I

ПЕНРОД И ЕГО СОБАКА

Пенрод сидел на заборе, а его маленький пес по имени Герцог с самым очаровательным и беззаботным видом взирал на хозяина. "Тебе-то хорошо!" бросив на собаку угрюмый взгляд, подумал Пенрод.

Мрачное настроение отражалось в каждой черте его лица. Конечно, как и всякий нормальный мальчишка, двенадцатилетний Пенрод Скофилд давно уже умел владеть собой и в присутствии взрослых мог напустить на себя самый беззаботный вид, чего бы это ему ни стоило. Но сейчас вокруг не было никого, кроме верного Герцога, и он, не боясь взрослых, которые вечно пристают со своими нотациями, дал волю съедающей его ярости. Жгучей, всепоглощающей ярости, причиной которой было творение некоей миссис Лоры Рюбуш.

Эту Лору Рюбуш - чего Пенрод совершенно не разделял - уважали чуть ли не все в их городке. А мать Пенрода вообще души в ней не чаяла, и они были закадычными подругами. Сама же миссис Рюбуш просто жить не могла безо всяких благотворительных сборищ и изящной словесности. И вот, одержимая страстью и к тому и к другому, она недавно скроила что-то вроде инсценировки "Рыцарей Круглого стола". Разница заключалась в том, что в ее пьесе действовали не взрослые рыцари, а дети. Она так и называлась - "Маленькие рыцари Круглого стола", и представление с декламацией и шествиями юных рыцарей должно было состояться сегодня днем в зале "Женского клуба искусств и ремесел". Весь сбор от продажи билетов миссис Рюбуш передавала "Обществу развития цветных детей".

А ведь неделя школьных занятий и без того была тяжким испытанием. К концу ее душа Пенрода неизменно утрачивала многие из черт, свидетельствующих о высоком предназначении человека. Все же обычно перед наступлением выходных он сохранял хоть немного доброты и мягкости. Сегодня жестокий удар судьбы испепелил и эти последние крохи добродетели. Дело в том, что в предстоящем спектакле ему предстояло играть ведущую роль, и избежать этой участи не было никакой возможности. А это значило, что ему придется вслух произносить слащавые стишки, которыми в пьесе миссис Рюбуш изъясняется болван по имени сэр Ланселот-дитя.

После каждой репетиции Пенрода посещала мысль, что час пробил и пора покинуть родные края. Да он бы и сбежал, но десять дней назад дело приняло иной оборот, и можно было надеяться, что ничто не омрачит выходных. У миссис Лоры Рюбуш разыгралась такая сильная простуда, что предполагали воспаление легких. Никто не сомневался, что спектакль отменят. А она умудрилась справиться с болезнью так быстро, что даже репетицию не пришлось переносить, и мир для Пенрода снова померк. Какое-то время он лелеял планы членовредительства, - ведь, если он изуродует себя, его придется освободить от роли сэра Ланселота-дитя. Но, предприняв несколько не слишком решительных попыток в этом направлении, он понял, что на подобные страдания не способен. Итак, пути к спасению не было. Час спектакля близился. И бедному Пенроду оставалось только сидеть на заборе и, предаваясь тоске, с завистью взирать на беззаботного Герцога.

Несмотря на громкое имя, Герцог явно не принадлежал ни к одному из знатных собачьих родов. Маленький, неказистый, с седой бородкой и бакенбардами неопределенного цвета, он больше всего напоминал старого почтальона. И все-таки Пенрод завидовал Герцогу. Не приходилось сомневаться, что ему-то никто никогда не предложил бы роли сэра Ланселота-дитя. А значит, Герцог мог распоряжаться своим временем как угодно. Неизвестно, правда, что сказал бы по этому поводу сам Герцог. Ведь Пенрод довольно часто ущемлял его свободу.

Сидя на заборе, мальчик мысленно посылал проклятия в адрес ненавистного спектакля. Это была тирада без существительных. Пенроду хватило и прилагательных, и уж ими-то он щедро наделил события, которые должны были развернуться в ближайшем будущем. Нагнетая эпитеты, он придал картине предстоящего спектакля столь омерзительные черты, что тоска, и без того им владевшая, достигла крайней степени. Вопль, леденящий душу, вырвался из его груди. Верный Герцог испуганно вскочил. Подняв ухо, он с тревогой следил за хозяином. А тот злобным голосом продекламировал:

Вот я, сэр Ланселот-дитя,

И нежен, робок, добр, хотя

Ведь молод я, я лишь дитя,

Я нежен, робок, добр... С-собака!

Все, кроме "с-собаки", принадлежало гению миссис Лоры Рюбуш и воссоздавало образ сэра Ланселота-дитя, каким он виделся автору. Вложив в декламацию изрядный запас ярости, Пенрод чуть-чуть успокоился. Он спрыгнул с забора и с задумчивым видом вошел в сарай, пристроенный к конюшне. Тут на цементном полу валялись старые ведра, банки из-под краски, дырявый шланг для поливки, вытертые ковры, сломанная мебель и прочий хлам, который почему-то осел тут, на полпути к помойке.

Добрую четверть сарая занимал высокий ящик, пристроенный к стене. Сверху он был открыт и предназначался для опилок, которыми посыпали пол в стойле, пока была жива лошадь. Но после того как два года назад лошадь пала, этот замечательный ящик, который возвышался в сарае подобно башне, оказался в распоряжении Пенрода. И пока мистер Скофилд-старший, говоря его собственными словами, "подумывал об автомобиле", ящик верой и правдой служил сыну. Он стал для Пенрода и крепостью, и конторой, и кабинетом.

На передней стенке ящика еще можно было прочесть полустершуюся надпись: "Фирма "Кролик". Пенрод Скофилд и К°. Справки о ценах", из чего явствовало, что юный владелец ящика-крепости был не чужд коммерции.

Это предприятие он затеял год назад. Оно сулило самые блестящие перспективы и даже принесло доллар тридцать восемь центов чистого дохода. Картины, одна другой прекраснее, уже рисовались в воображении Пенрода, когда внезапно разразилась катастрофа. Она свела на нет все усилия. От злого рока не уберег ни отличный замок на двери сарая, ни бдительность Пенрода, который самолично нес охрану своего имущества. Двадцать семь кроликов и бельгийских зайцев, все, как один, сложили головы в одну ужасную ночь.

Они пали не от руки человека. Бродячие коты, известные изощренным коварством, были всему виной. Подкопав опилки со стороны бывшего стойла, они пробрались в ящик. Трагедия, разыгравшаяся там, еще раз подтвердила, что коммерция - та же война; в ней есть свои жертвы и свои победители...

Пенрод взобрался на бочку и, встав на цыпочки, дотянулся до верхнего края ящика. Чуть ниже в дереве было пропилено отверстие. Воспользовавшись им, как стременем, Пенрод оседлал край ящика, потом перебрался внутрь. Теперь он стоял на плотно спрессованных опилках, и из ящика виднелась только его голова.

Герцог за хозяином в сарай не последовал. Он остановился у дверей и, понурив голову, чего-то ждал с совершенно обреченным видом. Тем временем Пенрод, повозившись в темном углу ящика, извлек оттуда корзину, обе ручки которой прихватывались длинной веревкой. Протянув веревку через катушку, которая была примотана проволокой к балке под потолком, Пенрод спустил это немудрящее изобретение вниз.

- Дзинь-дзинь! Люфт подан! - торжественно объявил он.

Произнося это, Пенрод Скофилд отнюдь не хотел подчеркнуть, что изобретенную им лебедку сильно мотает при подъеме и спуске. Он имел в виду не "люфт", а "лифт", но, будучи натурой широкой, он не придавал значения таким мелочам, как произношение или правописание.

Герцог, которому адресовалось это известие, не выразил никакого энтузиазма. Медленно приблизившись к корзине, он почтительно и осторожно потрогал ее лапой. Потом, делая вид, что не понимает, чего от него еще ждут, тявкнул и уселся рядом с корзиной. Напустив на себя победоносный вид, он словно гипнотизировал хозяина. Но все эти уловки Пенрод знал наизусть, и они ничуть не трогали его. Свой "люфт" он считал очень надежным, и паника, которая неизменно охватывала пса перед подъемом, была ему просто смешна.

- Люфт подан! - неумолимо повторил он. - Ты что, хочешь, чтобы я за тобой спустился?