Летом, когда дети выезжали в лагеря, Хаджар мучительно тянуло на вольный воздух из этого дома, где беспрестанно появлялись какие-то подозрительные люди. Одни, пошушукавшись на кухне, уходили тут же, другие уносили что-то под полою.

Однажды мачеха по своим спекулятивным делам уехала куда-то в сторону Ташкента, и Хаджар отпросилась у отца на Голубое озеро, в пионерский лагерь. Всего несколько дней жила она в этом сказочном мире, где ребята бродят с песнями по лесу, мечтают вечерами у костра, не шелохнутся на линейке перед поднятием флага. Вернувшись к отцу, она твердо решила стать пионеркой. Осенью она сказала об этом своей учительнице Валентине Андреевне. Вскоре Хаджар приняли в пионеры, и она дала торжественное обещание перед знаменем отряда.

Когда Хаджар подросла, мачеха заговорила с ней по-другому:

— Ты сейчас уже взрослая. Стыдно тебе ходить в плохоньких платьях, совсем не к лицу это девушке. А отцу стало трудно зарабатывать тебе на наряды. У меня есть знакомая, у нее очень много нарядных платьев. Если ты три-четыре платья продашь на рынке — и ей поможешь и на себя заработаешь, оденешься как следует.

Хаджар побледнела: не хватало еще, чтобы ее сделали рыночной спекулянткой!

— Голой буду ходить, но на базар не выйду! Стыдно вам даже предлагать мне это, — отклонила она наотрез домогательства мачехи.

В тот же день Хаджар ушла из дома.

Она решила поступить на работу, но комсомольская организация, весь класс, в особенности же Петр Ильич Белозеров и учительница химии Валентина Андреевна категорически восстали против намерения Хаджар бросить школу. Валентина Андреевна, одинокая, немолодая женщина, взяла ее к себе на воспитание.

…Где-то застрекотал сверчок. Уже светало. Хаджар очнулась от дум, подняла голову. Ляля улыбалась во сне, — наверно, ей снилось что-нибудь приятное.

Диктор читал оперативную сводку Ленинградского военного округа:

«В течение 24 февраля на Карельском перешейке сильный снегопад и туман стесняли боевые действия наших войск. Нашими войсками занято по фронту 28 оборонительных укрепленных пунктов противника, из них 19 железобетонных артиллерийских сооружений…»

Мунира закрыла глаза и представила себе наших бойцов в заиндевелом лесу. Все они в белых халатах, головы повязаны белыми чалмами, как у бедуинов. Хорошие, сосредоточенные лица, молодой блеск глаз. Через сугробы снега, под ураганным пулеметным огнем рвутся они вперед. Во главе их Мунира видит командира. Даже немного странно, что это ее отец. Но сейчас ему не до нее. Он совсем не слышит ее голоса. А за теми дальними суровыми холмами — противник. Наши люди смело отстаивают честь и свободу Советской страны, не страшась, что, может быть, придется не только кровь свою пролить, но и жизнь отдать за родину.

Стоило девушке задуматься о войне, и к ее мыслям примешивалась некоторая доля недовольства своей судьбой. Мунира считала себя и своих друзей обойденным поколением — родились на все готовое. Видно, придется им всю жизнь только слушать чужие рассказы — отцов, матерей, а у кого есть, старших братьев и сестер — о незабываемых исторических днях. Не пришлось ей увидеть Великой Октябрьской революции, не пришлось участво вать в гражданской войне. Не приходится и сейчас защищать родину от врагов.

Чистые и прекрасные стремления юности! Тебе кажется, что ты стоишь в центре вселенной и что без твоего участия не должно совершаться ни одно большое событие, что лучше тебя никто не сумеет постоять за родину.

Велика наша страна, и много в ней людей. Одни ведут ожесточенные бои, другие у жарких мартенов варят сталь, третьи глубоко под землей рубят уголь, четвертые управляют сложнейшими станками и машинами, ведут по бесконечным просторам паровозы, готовятся к весеннему севу, разгадывают в лаборатории тайны природы. А она, Мунира, сидит себе в теплой квартире, читает газету — и никакой от нее пользы! Куда это годится?

В тишину квартиры ворвался звонок. Еще с площадки донесся звонкий Лялин голос.

— Лялечка, что с тобой? День рождения у тебя сегодня, что ли? — говорит Суфия-ханум, открывая дверь и отвечая приветливой улыбкой на заразительный Лялин смех.

— Дня моего рождения никто даже и не знает, Суфия-апа, просто погода сегодня чудесная. А потом я видела сон…

— Сон?

— Да. Будто я играю в Большом театре шмеля из «Сказки о царе Салтане». А Петр Ильич, не Чайковский, конечно, а наш, Белозеров, на глазах у всех грозит мне из ложи пальцем: «Ах ты, ведь у тебя экзамены, еще не сданы!» Я будто страшно обозлилась: позорит перед всем народом!.. Зажужжала, зазвенела, потом как взлечу и села ему на самый кончик уса…

— Голодной курице просо снится, — негромко вставила Суфия-ханум.

— Уж и звенела я, уж и звенела!.. Петр Ильич руками машет, а я не улетаю, все кружусь да кружусь. Такой интересный сон, даже жалко было, что проснулась.

Пока Мунира одевалась, Ляля с увлечением рассказывала, как организовала сегодня ребят своего дома на субботник, чтобы помочь одинокой старухе Хадичэ запастись дровами.

— Работали мы дружно. За один час перепилили и накололи два кубометра дров! И я колола, таскала…

Последние слова Ляля произнесла так весело, с таким задором, что Мунира невольно залюбовалась подругой.

Через четверть часа они уже шли по улице с лыжами. Мунира была в белом костюме и такой же шапке. Ляля была в голубом.

— Знаешь, Мунира, — Ляля лукаво заморгала, — мы с Хаджар вчера долго придумывали тебе наказание.

— Мне наказание? За что?

— За то, что променяла друзей на этого голенастого франта Кашифа.

Мунира покраснела и рассмеялась:

— Не очень ли вы торопитесь с выводами?

— Он же тебя вчера провожал домой…

Но тут они отвлеклись, — навстречу шли Хаджар с Наилем, тоже в лыжных костюмах и с лыжами на плечах, — и разговор, к немалому удовольствию Муниры, принял другое направление.

Хорошо на Казанке зимой, даже в пасмурный день. А сегодня укрытая обильным снегом река разлеглась особенно просторно, каждая снежинка на ней искрится солнечным светом. По ту сторону белеют далеко-далеко уходящие просторы, на этой стороне — крутые обрывы, а по склонам увалов высятся одинокие сосны и вперемежку с ними темно-зеленые ели.

Насколько охватывал глаз, вдоль и поперек по снежной равнине неслись лыжники.

Вон там мелькают красные свитеры участников соревнований с большими номерами на груди и спине. Немного в стороне солидно скользит более взрослый народ, вы ехавший на прогулку, чтобы поразмяться и подышать свежим воздухом. Самые юные, с разноцветными бумажными лентами на шапках, возятся на вершинах и у подножия холмов — около естественных трамплинов. Когда они стремглав несутся по крутизне или подпрыгивают на трамплинах, ленты развеваются и трепещут, и кажется им тогда, что они похожи на каких-то крылатых батыров.

— Смотрите, смотрите! — показала рукой Хаджар, самая зоркая, на вершину крутого обрыва, — Это ребята из двадцать второй школы. Вон Надя Егорова, Таня Владимирова. А вон тот, что оперся на лыжные палки, — Володя Громов.

Ляля сложила руки рупором и закричала звонким голосом:

— На-дя! На-дю-ша-а!

Ребята с обрыва ответно замахали руками, потом стайкой понеслись по крутизне и, сделав резкий поворот, пошли легким, размеренным шагом.

— Эх вы, сони! — накинулись они на новоприбывших.

Ляля приняла вину за опоздание на себя и воспользовалась случаем повеселить ребят своим занятным сном.

Подошла еще группа, там были и Галим с Хафизом. Хафиз заранее договорился со всеми, и Галима встретили так, будто ничего не произошло. Но он был не так уж прост, чтобы не заметить во взглядах юношей и девушек ту скрытую холодность, что бьет прямо в сердце и отнимает душевный покой.

«Не простили и не простят!» Впервые в жизни Галим почувствовал себя недостойным своих друзей и товарищей.

Отчужденнее других держалась Мунира. Она долго — ему казалось, что нарочно долго, — прилаживала крепление, потом выпрямилась и стала тщательно натягивать перчатки, улыбаясь кому-то из подруг и явно избегая смотреть в его сторону. Какая пытка для его самолюбия! Однако он не удержался и сбоку, украдкой, взглянул на Муниру еще раз. Он не мог скрыть от себя, что Мунира, с опушенными инеем длинными ресницами, в новом лыжном костюме, который так к ней шел, красивее сегодня, чем когда бы то ни было. Галим наблюдал за ней с таким чувством, точно впервые видел ее.