Сеид попросил подождать его и после окончания проверки пригласил меня в духан, где мы за шашлыками и сухим вином вспоминали студенческие годы в Харькове.

Сеид действительно занимал ответственный пост в Грузии — был одним из руководителей социал-демократической организации молодежи. В Батуме он выполнял партийное поручение. Я рассказал Сеиду, что застрял в Крыму и теперь пробираюсь на родину. Конечно, о своей истинной деятельности я не вымолвил ни слова.

Вечером я выехал поездом в Тифлис, куда прибыл на следующее утро. Остановился в гостинице на одной из центральных улиц. Оставив вещи, отправился в советское полпредство. Нашим полпредом в Тифлисе был С. М. Киров. Он находился в отъезде, и все привезенные мною сведения принял его заместитель С. Кавтарадзе. Я просил его немедленно связаться с членом реввоенсовета Кавказского фронта С. Орджоникидзе, находившегося в Баку, и передать ему мою информацию. Орджоникидзе знал меня по работе в Харькове в 1918 году.

В конце второго дня моего пребывания в Тифлисе через полпредство я получил срочный вызов от Орджоникидзе. Он предлагал мне приехать в Баку для подробного доклада.

На следующий день утром я выехал в Баку. Со мной в вагоне оказалось несколько товарищей, пробиравшихся в Россию.

Прибыв на пограничную станцию Советского Азербайджана — Акстафа, мы наконец почувствовали себя дома. Вышли из вагона счастливые, крайне возбужденные и, не сговариваясь, точно под дирежерскую палочку, запели Интернационал. А слова „Мы наш, мы новый мир построим!“ громко и несколько раз скандировали».

…Рукопись обрывалась. Так неожиданно. Сергею очень не хотелось расставаться с Придорожным. Невольно снова возникло желание поговорить с бабушкой: ведь они с дедом были одно целое. Он поднялся со стула, чтобы идти к Елене Анатольевне, но, взглянув на светящийся циферблат башенных часов на противоположной стороне улицы, снова сел: стрелки показывали третий час ночи.

В комнате бабушки на стенах висели две старые афиши концертов с ее участием, фотографии — окошечки в ее прошлое. Молоденькая Елена Анатольевна в роли Офелии; у автомобиля, одетая по моде двадцатых годов с букетом цветов, окруженная поклонниками; где-то у моря в купальном костюме; много карточек давно ушедших людей — родных, друзей, знакомых. И среди всех этих фотографий самая большая — портрет мужа: молодой человек, склонив голову, улыбался ей.

Когда Сергей в одиннадцатом часу утра вошел в комнату бабушки, она вытирала пыль со статуэтки, которая изображала кавалера в камзоле, галантно склонившегося перед дамой в кринолине. Статуэтки — давняя страсть Елены Анатольевны. Они были расставлены на полочках бамбуковой этажерки с книгами.

Предметы в комнате гармонично сочетались, создавали атмосферу артистизма, уюта.

Елена Анатольевна поставила статуэтку на полочку. Рука ее слегка дрожала. Но в свои восемьдесят три года она держалась прямо, откинув назад голову.

— Бабуля, я прочел рукопись деда. Хочу поговорить с тобой.

Елена Анатольевна сплела пальцы и прижала руки к груди. Она заволновалась.

— Я слушаю тебя, Сереженька. Садись, — и опустилась на диван, покрытый узорчатой тканью.

— Ты знаешь, — начал Сергей, — мне жаль, что я уже прочел рукопись. Так неожиданно оборвалась она. Такое впечатление, что он спешил. На последних страницах появилась какая-то скоропись, почти сухое изложение фактов.

— Да, да, Иона спешил. Дедушка был уже болен, но ему захотелось все же закончить рукопись. Он немного не успел. Дальше должны были идти встречи с Орджоникидзе, которому он вручил сведения Феодосийского горкома о десанте, наша свадьба в Екатеринославе и возвращение Ионы в Феодосию в качестве секретаря окружкома партии. И я была с ним.

— Начинается Феодосией и кончается ею. Это было бы здорово! Возвращается как победитель, а ты — как победительница, — сказал Сергей.

— Да что я…

— Ну почему? Ты же поддерживала его дух, освободила. А то, что его физически не истязали в контрразведке, не казнили… Разве твоей помощи в этом не было?

Елена Анатольевна прикрыла глаза и слегка кивнула головой.

— У меня был поклонник — барон фон Шиллинг. Этот генерал занимал высокий пост у белогвардейцев. Я просила его облегчить участь дедушки. Шиллинг — разговор происходил у него в кабинете — выслушал меня внимательно, пожевал губами и ответил: «Хорошо! Когда военно-полевой суд приговорит этого большевика к смертной казни через повешение, я похлопочу о замене ему виселицы расстрелом». Тогда я сказала: «Ну что ж, тогда у меня есть возможность обратиться к его высокопревосходительству генералу Деникину. Тем более что я совершенно убеждена в невиновности господина Каменева». Наверное, моя решительность и желание Шиллинга завоевать мое расположение сыграли свою роль, и барон сказал: «Елена Анатольевна, не торопитесь, не торопитесь! Какая горячность! Ну, я поинтересуюсь им, вдруг действительно он не виновен. Попрошу в пределах возможного». Шиллинг сдержал свое слово. Приговор оказался сравнительно мягким. Правда, повлияло и то, что суд не располагал достаточными сведениями о подлинной роли дедушки в подготовке восстания. Он и его арестованные товарищи держались стойко.

— Какие люди! — воскликнул Сергей. — Дедушка был примерно моего возраста. А разве можно нас сравнить? Что мог он и что могу я? Перед ним я недоросль какой-то!

— Разные времена! Разные времена, мой мальчик. Чистота помысла и дела, жертвенность были высоки. «Мы смело в бой пойдем за власть Советов и как один умрем в борьбе за это». Так пели, так и поступали.

Елена Анатольевна задумалась. Она смотрела поверх головы внука, мысленно была в том далеком времени, времени своей молодости.

Сергей молчал, ему не хотелось нарушать состояния, в котором находилась бабушка.

— Хорошо, что ты так проникся его рукописью, Сережа, — вновь заговорила Елена Анатольевна. — Значит, ты, возможно, захочешь взять лучшее у него — порядочность, целеустремленность, жить с этими качествами… А это трудно. Да, да… Сереженька, дай-ка мне валокордин. Вот там на полке. Накапай, налей воды. Разволновалась я.

Сергей вскочил со стула. Подал бабушке лекарство. Она выпила.

— Спасибо, милый. Ты иди. Я полежу.

Сергей был в ванной комнате, когда услышал телефонные звонки. Накинув простыню, он босиком бросился к аппарату, схватил мокрой рукой трубку:

— Да, да, да… слушаю!

— Привет, — сказали вкрадчиво и нежно.

— Кто это? — спросил Сергей с придыханием.

— Даже не узнаешь? — в голосе слышалась укоризна.

Он узнал, конечно же сразу узнал Викин голос и не поверил.

— Вика? — спросил он медленно.

— Да. Почему ты не звонишь?

— Но ты же меня фактически прогнала.

— Боже, какой обидчивый!

Сергей молчал, не знал, что сказать, как вести себя, ведь он свыкся с мыслью, что с Викой покончено, он пережил разрыв, она уже была почти воспоминанием. Прошло ведь три месяца. И вот звонок…

— Ну, Сержик, не молчи.

— Не знаю, что сказать тебе.

— Давай встретимся, а до встречи у тебя будет время подумать, что сказать. Хорошо? Ты не сердись на меня. Учти, я первая позвонила. А кто из нас девушка? Я…

— Сегодня я не могу.

— Я тоже. Послезавтра ты не дежуришь?

— Нет.

— Приезжай ко мне к часу.

— Да.

— Что да?

— Хорошо, приеду…

— Целую. До встречи, — и повесила трубку.

Звонок Вики — как горный обвал, преградивший дорогу путнику. Спокойно жилось Сергею без Вики. Работал в дэзе, готовился поступать в МГУ, читал рукопись деда. Подспудная тревога оставила его, он ощущал ее постоянно, встречаясь с Викой, которая всегда могла выкинуть номер.

Можно, конечно, отказаться ехать к ней. Позвонить и сказать, что не приедет. Ну ладно, есть еще время подумать — встреча только послезавтра. Хорошо, что разговор был в отсутствие домашних — он бы расстроил всех. Сергей решил никому не говорить о звонке. Что ж такое выходит? Ему казалось, все кончено, а стоило ей позвонить, и… Он ходил по передней и только через некоторое время услышал, что в ванной вода не выключена. Завернул краны и пошел в свою комнату.