Он спросил у жены.

— Не знаю, Сережа, — ответила Вика. У нее на лице были разочарование и скука. — Наверное, неудобно отдельно.

— Ты чем-то недовольна?

— Тебе хорошо — ты дома. А я лишний раз стесняюсь из комнаты выйти, должна, как собака на привязи, в своей будке сидеть. Что за жизнь? Я привыкла дома чувствовать себя как дома, у себя на Остужева. Ходишь по квартире в чем хочешь. Распоряжаешься всем, как тебе нужно. Знаешь: это — твое. А тут? Думаешь, что скажут Любовь Ионовна, Федор Тарасович или бабушка, если поступлю по-своему.

— Вика, ну как же? Ты напрасно так себя чувствуешь. Пойми, к тебе все относятся очень хорошо. Ты привыкнешь скоро. Вот увидишь. Знаешь, бабушка говорит, что ты красивая.

Вика помолчала, потом сказала:

— Я вижу, вы люди хорошие. Но, понимаешь, все говорят: молодые должны жить самостоятельно.

— Как это? — не понял Сергей.

— В отдельной квартире без родителей, — заявила она с расстановкой.

— Что же мы должны для этого делать?

— Какая беспомощность! — с раздражением заметила она. — Надо разменять эту квартиру так, чтобы у нас была своя, отдельная.

Сергей с удивлением смотрел на нее, потом медленно произнес:

— Ты понимаешь, что говоришь? Нарушить то, что складывалось десятилетиями. Здесь жил дедушка.

— Ну и что? Из-за этого мы не имеем права на самостоятельную жизнь? — жестко сказала она. — Ты понимаешь, я хочу, чтобы у нас была настоящая семья. А так мы при родителях. Не хочешь разменивать, давай вступать в кооператив.

— У нас нет денег, — сказал Сергей в растерянности от неожиданного порыва Вики.

— Помогут родители, — быстро нашлась Вика.

Это возмутило Сергея, вывело из растерянности, и он сказал твердо и зло:

— Денег у них просить не буду.

Он вышел из комнаты, хлопнул дверью, спустился во двор, большой, квадратный, с палисадником в центре, тоже квадратным, огороженным заборчиком. Внутри под деревьями — скамейки, песочницы. Дети играли в песке, бегали между песочницами, скамейками, где сидели мамы и бабушки.

Возбужденный Сергей обошел двор, остыл. Войдя в палисадник, сел на скамейку.

Подошел малыш, протянул Сергею синее пластмассовое ведерко с красным совком и сказал:

— Дядя, на.

Сергей взял и спросил:

— Тебя как зовут?

Но малыш побежал к песочнице. Сергей отнес ему игрушки, погладил по голове. Возникло ощущение: когда-то такое было у него в жизни, именно в этом дворе солнечным осенним днем. Может быть, он и сам был таким же малышом, играл в песочнице, а на скамейке сидел дедушка.

Да, такое могло быть, ведь он родился и вырос здесь. А теперь вот и семейным человеком стал. Сейчас у него в комнате сидит Вика, она хочет нарушить сложившийся быт, даже не попытавшись пожить с родителями, не узнав, что из этого выйдет. Почему мама и папа начали свою жизнь в семье дедушки и бабушки? Ведь получилось все хорошо.

Сергею немедленно захотелось привести все эти аргументы Вике, она должна понять.

Он застал жену плачущей. Она сидела, опершись локтями о стол, подперев ладонями голову. По щекам текли слезы. Сергей коснулся ее плеча:

— Ты извини, что я так резко. Но послушай…

Он высказал ей то, что думал во дворе, и предложил:

— Давай подождем.

Она ответила не сразу. Помолчала, смотря заплаканными глазами в сторону, потом сказала тусклым голосом:

— Ну, подождем…

Любовь Ионовна и Вика сидели в комнате, которая когда-то была кабинетом Ионы Захаровича и одновременно столовой. Теперь здесь жили родители Сергея. В комнате их стараниями мало что изменилось. Тот же квадратный раздвижной стол посередине, книжный стеклянный шкаф, письменный стол у окна. Только вот появилась новая широкая тахта, прижатая к стене. Все было основательно и несколько громоздко. Время Придорожного материализовалось в этих вещах, жило в этой комнате.

Вика смотрела на обстановку и думала, что родители Сергея славные, но отсталые люди. Будь ее воля, она бы убрала это старье и обставила комнату современной мебелью.

— Я просила, Вика, зайти вот почему. Вижу, тебе очень стеснительно у нас. Я понимаю… Но мне хочется, чтобы наша квартира стала и твоей. Чувствуй себя совершенно свободно, как дома. Хочу предложить вам: не давайте мне денег на питание. Тратьте их на себя.

— Спасибо, Любовь Ионовна. Неудобно как-то. И потом, Сережа наверняка будет против.

— С Сережей мы поговорим.

— Он хочет самостоятельности.

— Да, он такой, — Любовь Ионовна улыбнулась. — Весь в папу. Знаешь, Вика, вот в этой же комнате, на этом самом месте, где ты сейчас сидишь, когда-то сидел мой муж, а на моем месте — мой папа, и был примерно такой же разговор. Мы тогда начинали нашу жизнь. Папа предлагал нам помощь, а Федор, то есть Федор Тарасович, отказывался.

Раздался звонок в квартиру.

— Кажется, Федор пришел. — Любовь Ионовна вышла открывать и скоро вернулась с мужем: — Вот он, легок на помине.

— Добрый вечер, Федор Тарасович, — сказала Вика.

— Добрый вечер. А Сережи нет?

— Он в университете, — ответила Вика.

— Да, ведь у него сегодня занятия.

— Федя, напомню тебе разговор с папой более чем тридцатилетней давности.

Она рассказала мужу, о чем шла речь.

— Все прекрасно помню, — сказал Федор Тарасович.

— История повторяется. Молодые отказываются от нашей помощи.

— Что же, в принципе они правы. Мы поступим так же, как Иона Захарович. Деньги на питание будем давать им в долг. Потом они отдадут. Хорошо, Вика? — Она кивнула. — А с Сережей мы поговорим. Верно, Люба?

— Я, конечно, понимаю, Вика, — сказала Любовь Ионовна, — тебе сейчас трудно, началась новая для тебя жизнь, но мы с Федором Тарасовичем всегда поможем. Вы с Сергеем для нас дети. Помните это. И в то же время мы не хотим вмешиваться в вашу жизнь. Устраивайте ее, как считаете нужным.

«Как считаете нужным… — думала Вика, выйдя от родителей мужа. — Я считаю, что мы все-таки должны жить отдельно, хотя его родители, конечно, хорошие люди. У нас должен быть свой дом, и не хуже, чем у других. Сережа может, конечно, говорить что угодно, он тут всю жизнь прожил. Но если ты женился, надо и с моими интересами считаться. Все равно будет по-моему — отдельно жить будем».

Сергей работал и учился. В дни учебы приходил поздно. Вот и сегодня. Приближаясь к дому, он, как всегда, наполнялся тревогой: там ли Вика? Почему-то боялся однажды не застать ее в квартире. У него не хватало терпения открывать ключом дверь квартиры, он нажимал кнопку звонка.

Она появлялась в прямоугольнике дверного проема, застыв на секунду, — живая картина в раме. Потом шла на кухню и разогревала приготовленную Любовью Ионовной еду.

Сергей ужинал, Вика сидела за столом наискосок от мужа. Он ел, а она говорила:

— Сережа, мне скучно. Ты в университете, а я что? Должна, как преданная собака, ждать прихода хозяина?

— Но я ведь предлагал тебе: иди тоже учиться.

— Я женщина, и для меня моего образования достаточно. Из-за твоих занятий мы никуда не ходим.

— Что же делать, Вика? Оставить учебу?

— Учись. А я тоже хочу заниматься делом. К нам пригласить никого нельзя. Стыдно. Старые диван-кровать, гардероб, стол… Убожество. Нужно сменить обстановку: купить стенку, тахту. Ну и остальное.

— А деньги? И потом перед кем тебе стыдно?

— Займем и будем постепенно отдавать, а кроме того, ведь у нас есть подаренные к свадьбе полторы тысячи. Стыдно же мне перед людьми. Что я, хуже других? Вот Милка Мишина тоже замуж вышла. Ей и мужу родители помогли: кооператив построили, деньги на мебель дали. Милка вся в модном ходит. Не обижайся, Сережа, но ты мало зарабатываешь. У той же Милки ее Лешка в гараже помощником механика работает. Вот парень халтурит! Не меньше десятки в день имеет. А ты дежурный электрик в дэзе и даже на чай не берешь. Принципы там какие-то…

Сергей перестал есть, уставился невидящими глазами в тарелку. Вика снова сотрясала стены его крепости. Сергей ввел Вику в нее, и она это делала изнутри, в самой сердцевине крепости, в его комнате, которую он помнил с детства. Здесь он начал впервые поглощать добрую энергию бабки и деда, матери и отца, которую они излучали для него. Рожденный и взращенный ими, он впитал их мир в себя.