Но разве это самое страшное? Царевич был молод, он одумался. Он очень умный юноша, он смог отделить истину от красивых, но пустых слов. Он вернулся к Будде, прогнав Девадатту. Аджатасатра стал для Будды тем же, чем был его отец. Но теперь, годы спустя, пришла другая беда, которая ядовитой стрелой вонзилась в его сердце.

На его родине, в милой сердцу Капилавасту, творились тёмные дела. После смерти его отца цветущее княжество не знало покоя. Новые правители Косалы не унимались, нанося чувствительные обиды гордым Шакья. Для тех же простить эти обиды было свыше их сил. Поговаривали, что вскоре на Капилавасту двинется большое войско. И тогда родине Благословенного несдобровать.

Будда провёл ладонью по лбу. Сон. Опять этот сон. Он пришёл из тех далёких лет, когда он только готовился стать Буддой. Он видел свою родину в крови. Тогда это казалось лишь кошмаром. Теперь он знал – это не так. Нужно было идти навстречу войску. Нужно было остановить их, пока не поздно. Разве он не Будда? Разве его слово уже потеряло свою магическую силу? Разве цари Косалы, Варучжаку, сын Прасенаджати, не имеет ушей?

Проснувшись, Будда подозвал Ананду, самого верного и испытанного своего ученика, которого уже и не считал своим учеником. Ананда был частью его, родственной душою, его братом. Потеряв одного брата, Девадатту, он обрёл другого – Ананду.

– Я должен идти в Косалу… – тихо сказал Будда.

Ананда только грустно взглянул на старика. Да, Будда был стар. Семь десятков нелёгких лет сгибали его плечи, избороздили его лицо, иссушили тело. Но он был всё так же красив, всё так же прям и ясен взором, как и прежде. Да, это был старик, но какое величие, какое странное очарование было в его старости! Какое всепонимание таил его взгляд! Теперь Будда редко говорил, почти не выступал с проповедями. Да, он был ещё крепок и достаточно силён, но эта была сила старца, и крепость старости. Ананда знал, какие новости получал Будда из Капилавасту. Эти новости ранили и его сердце. Ведь он также был из рода Шакья. Однако путешествия для Учителя становились всё более и более тяжким испытанием. Выдержит ли он это путешествие, он, который в последние годы вовсе не снимался с места? И всё же не идти было нельзя. Если кто-то и сможет остановить Виручжаку, то это только Будда.

Но до Косалы они не дошли. Виручжаку опередил их. Он вышел с огромным войском по направлению к Капилавасту, и Будде пришлось напрячь все свои силы, чтобы успеть перехватить его.

Увидев тысячи всадников, тёмной армадой заполнивших долину, Ананда растерялся. Разве могли они заметить двух стариков, пробирающихся к центру этой армии? Может быть, они заметят их, лишь когда чей-то конь опрокинет навзничь его либо Благословенного. Ведь эти люди даже не понимают, что один их этих усталых, запыленных старцев есть великий Учитель, сам Будда! Ужас охватил сердце Ананды. Но Будда был непреклонен. Он шёл в самое пекло, не обращая внимание на оглушительный топот тысячи копыт, на гневные окрики воинов, на опасность быть раздавленным.

И случилось чудо – армия расступилась перед ним. Воины приостанавливали лошадей, давали проход странникам, окриками предупреждали неосторожных.

– Вируджаку! Я хочу видеть Вируджаку! Скажите, что к нему пришёл Будда, – голос Благословенного звучал сильно и повелительно, совсем как в былые годы. Ананда удивлённо посмотрел на него – неужели это его учитель, который не повышал голоса уже десяток лет? Но теперь Будда казался на добрых полвека младше. Лицо его горело, громовой голос заставлял повиноваться, а тело излучало силу, перед которой нельзя было ни склонится. И его зов услышали. Армия остановилась. Будда перевёл дух. Он смотрел в лица воинов, пытаясь найти в них тень сомнения, колебания в том, что они собираются делать. Но не видел этого.

Ропот пробежал по толпе. Воины, плотным кольцом окружившие Будду и Ананду, расступились. На чёрном коне, украшенном серебряными и золотыми бляшками, восседал сам Виручжака.

Некоторое время они молча рассматривали друг друга. Первым нарушил молчание раджа:

– Я слышал о тебе, Будда. Но сегодня первый раз вижу тебя.

– Я тоже часто слышал о тебе, Виручжака. И, как и ты, впервые тебя вижу.

– Ты хотел мне что-то сказать, самана?

Ананду не понравилось это обращение, но Благословенный, похоже, не обратил на него внимания.

– Да, Виручжака. Я хотел бы сообщить это тебе раньше, но, как видишь, опоздал. Я хочу сказать тебе, что тебе нет необходимости нападать на Капилавасту.

Виручжака рассмеялся.

– Я знал, что ты скажешь именно это! Ведь ты из рода Шакья, верно? Капилавасту – это ведь твоя родина?

– Да, я из рода Шакья. Да, Капилавасту моя родина. Как видишь, моя родина может порождать не только гордецов, но и подвижников, – тихим голосом произнёс Будда.

– Да! Именно гордецов! Слушай, Шакьямуни! Люди много говорят о тебе как о великом святом. Даже в моей стране много твоих сторонников. Может быть, может быть ты и есть святой. Я не монах, я воин. Не мне в этом разбираться. Но даже если ты святой, это значит лишь то, что ты единственный стоящий человек в этом роду. Ты думаешь, из своей прихоти я иду войной? Ты думаешь, что мне нечем больше заняться, как только обирать свой народ, отнимать хлеб у детей, мужей у жён, сынов у матерей, только чтобы собрать эту армию? Многие из них не вернуться домой, и мне, мне придётся смотреть в глаза их матерям! Я не злой и не мстительный человек, Шакьямуни! Я бы рад простить другого, если бы этот другой не наносил бы мне новые раны! Вновь и вновь! Ты знаешь, что твоя родня день и ночь поносит меня самыми грязными словами! Ты знаешь, что они не ответили ни на одно моё весьма вежливое и миролюбивое послание! Ты знаешь, что они унижали моих гонцов и всячески поносили моих посланников? Ты знаешь, наконец, что они назвали меня рабом? Разве ты не слышал ту историю, про мою мать, которая вышла из вашего рода! Твои родичи докатились до такой низости, что отреклись от неё, называя её рабыней! В своей лжи они не знают предела! Они говорят, что моя мать никогда не принадлежала к роду Шакьев! Можно ли такое простить? Я уж не говорю о том, что, вопреки твоим же проповедям, где ты говоришь о милосердии, непричинении зла, о том, что убийство недопустимо, вопреки этим замечательным заветам они пробовали меня убить! Ты думаешь, я лгу?

Глаза Виручжаки выражали гнев. Он еле сдерживался, чтобы не набросится на самого Будду.

– Нет, Виручжака. Я не вижу в твоих словах лжи. И я знаю своих родных. Да, многие их поступки далеки от праведности. Но никогда ещё ненависть не останавливалась ненавистью. Лишь доброта прекращала её. Таков вечный закон…

– Это твои законы, отшельник! Я же сделаю так, что меня некому будет ненавидеть! Понимаешь? Некому! И пусть потом никто не посмеет сказать, что он может безнаказанно поносить Виручжаку и его род! Однако и упрекать меня не в чем: я долго терпел, я терпел годы, но раз боги не желают наказывать наглецов, то этим займусь я! И ты не остановишь меня, старик!

– «Он оскорбил меня, он отяготил меня, он злоупотребил своей силою, он обокрал меня!» Разве не в себе ты несёшь эти мысли? Разве исчезнут они вместе с теми, кого ты собираешься убить? Опомнись, Виручжака! Разве не сам ты питаешь свой гнев подобными мыслями?

– Оставим это, потомок Шакья! Я вовсе не философ и не собираюсь набивать свою голову этими тонкостями. Достаточно и того, что я уже знаю сам. Но если ты думаешь, что мой гнев не имеет никакой причины и потому совершенно нелеп, то ты ошибаешься! Может быть, тебе бы месть и не принесла никакого облегчения. Но для меня она важнее жизни! Пока живы Шакьи, оскорбившие меня, правителя Косалы, не знать мне покоя! Каждый, видя мою слабость, станет оскорблять меня и смеяться надо мною, считая меня глупцом или бесхребетным трусом. Для отшельника прощение – добродетель, ибо они отшельники. Но для правителя это – гибель, ибо правитель должен быть сильным и уважаемым! Ты ведь отказался от царского титула, Шакьямуни, ты не был царём, как ты можешь давать мне советы?