Будда молчал. Он смотрел прямо в лицо ярившемуся князю, который с каждым словом лишь больше и больше распалялся. Наконец он поднял руку, и ропот вокруг них стих.

– Ты во многом прав, Виручжаку. Мы, Шакьи, виноваты перед тобой. И я хочу попросить у тебя прощение. От имени всех Шакьев. От имени наших предков. И от имени будущих Шакьев, которые ещё не родились. Я знаю, тебе тяжело изменить своё решение. Но путь праведности всегда более тяжёл, чем путь гнева. Я прошу тебя преступить через свой гнев. Пощади мою родину, Виручжака, и будь благословен самим Буддой!

Виручжака отвернулся. Было видно, как нелегко давалась ему роль жестокого правителя. Его лицо свела судорога, и он вдруг стремительно обернулся к Учителю:

– Послушай, Будда! Ты единственный из Шакьев, кто внушает мне уважение. Но даже ради тебя я не поступлюсь своим долгом. Я – царь, я должен карать тех, кто посягает на меня и мою честь! И только в знак глубокого уважения к тебе я забуду, что сейчас передо мной стоят те, кто принадлежит к ненавистному мне роду. Но это самое большое, что я могу сделать для тебя. Прощай! И во имя Вишну, не иди вслед за нами, ибо и у моей власти есть предел!

Аманда застыл в оцепенении, наблюдая, как мимо проносятся боевые кони, ослеплённый сверканием металла и оглушённый грохотом копыт. Он крепко вцепился в рукав Будды, ещё долго они стояли, пережидая, пока мимо проскачет огромная армия, – два старика, потомки обречённого рода…

Будда не послушал совета Виручжаки. Они пошли к Капилавасту, к месту, где Будда помнил каждый уголок… Но когда Благословенный увидел стены родного города, сердце его наполнилось отчаянием. Там шла битва. Вернее, уже не битва, а побоище. Воины Косалы истребляли всех, кто попадался на их пути. Входить в город не было смысла…

Впервые Ананда видел своего старого друга в такой печали. Они остановились в роще, хорошо знакомой Будде с детства. Даже сюда, откуда едва виднелись строения Капилавасту, доносились отчаянные крики умирающих и лязг мечей…

– Да исполнится судьба их… – с грустью прошептал Будда, закрыв глаза. По его щеке прокатилась крупная слезинка…

Весь день он пролежал неподвижно, закрывшись плащом. Но Ананда знал, что чувствует его учитель. И от этого знания сердце его обливалось кровью…

Ночью они вошли в город. Ананда был в ужасе. Горящие развалины отмечали то место, где некогда была цветущая столица. Всюду запах гари, разрушения, и страшный, ни на что не похожий дух свежей крови. Запах, от которого нельзя укрыться. И – тела. Мёртвые тела. Они были повсюду. Мертвецы лежали в лужах собственной крови, но лишь немногие из них сжимали в мёртвых руках оружие. Виручжаку уничтожил всех. Трупы устилали улицы, высовывались из окон, подпирали спинами стены… Трупы мужчин, женщин, стариков… Детские трупики. Нет, не все были убиты. Однако одиноко бродящие люди, оставшиеся в живых, почти ничем не отличались от мертвецов. Город вымер. Город был убит.

Сердце Будды опустело. Теперь он видел своими глазами то, что было дано ему в медитации. Его дворец. Дворец, где он провёл своё детство. Груда дымящихся развалин. Кошмарное зрелище… Теперь мертвецы стали казаться ему более реальными, а смерть – более близкой. Этих людей он знал. Он привык видеть их живыми.

О небо! Неужто это тот самый сад, где он проводил лучшие годы своей юности? Но что это, что это за странное движение меж обгорелых деревьев? Что-то подсказывало ему, что туда нельзя смотреть. Что даже сердце Освобождённого не выдержит этого зрелища. И Будда отстранил Ананду.

– Я сам… Дальше я пойду сам.

Он знал, что увидит. Он видел это раньше.

Нелепые, страшные обрубки были ещё живы. Их конечности, некогда прекрасные нежные руки и сильные молодые ноги валялись тут же, на выжженной траве. Некоторые были ещё живы…

Кровавый обрубок на земле опять жутко выгнулся, и безумные от боли огромные глаза уставились на Будду. Он присел рядом. Его рука опустилась на лоб девушки, изрубленной на куски. Казалось, взгляд несчастной на некоторое время обрёл осмысленность.

– Существование есть страдание. Я страдаю, потому что я рождён… – произнёс Будда. Стон, полный боли, был ему ответом.

– Ты испила чашу страдания, милая. Скоро твои страдания прекратятся. Больше ты не будешь страдать. Ибо чем больше мы страдаем теперь, тем более счастливой будет наша жизнь в будущем. Я вижу твою следующую жизнь. Ты станешь ещё прекраснее, ты будешь танцевать, как небесная апсара. И ты увидишь в своей жизни только радость.

Стон затих. Глаза девушки смотрели спокойно, и лишь в глубине их притаилась боль.

– Всё в мире преходяще. Самое нестерпимое проходит, также как и самое лучшее удовольствие. Остаётся лишь покой. Ты обретёшь покой, уже очень скоро. Будда обещает тебе это…

Глаза девушки смотрели всё так же спокойно, но в них уже не было боли. Они уже ничего не выражали, ибо она была мертва. Будда сдержал обещание: она обрела покой.

Всю ночь Будда бродил среди умирающих, утешал их, пытался уменьшить их страдания. Может быть, это ему и удавалось. Однако его сердце переполнялось болью. Чужой болью. Он чувствовал, что оно умирает вместе с этими людьми.

На рассвете он в последний раз окинул взглядом мёртвый город.

– Глупцы думают, что страдания заключаются лишь в болезненном ощущении. Воистину их чувства извращены… Они уподобляются больному, вообразившему, что сахар горек. Пушинка шерсти, опускаясь на руку, неосязаема. Но, проникая в глаз, она причиняет сильную боль. Ладонь, Ананда, это невежественный человек. Лишь мудрый глубоко потрясён зрелищем страданий мира…

Ананда внимательно выслушал друга, потом взял его под руку, и они отправились прочь от страшного места. Лишь один раз ещё Будда обернулся, и его слова Ананда запомнил до конца своих дней:

– Все заботы о личности тщетны. Чувство личности есть мираж, все несчастья, постигшие её, исчезнут. Они испарятся, как кошмар, когда спящий проснётся.

О легендарном «коридоре смерти» наслышаны, пожалуй, все энтузиасты восточных единоборств. Как же, ведь это был самый главный экзамен для шаолиньского монаха. Подземный коридор, наполненный жуткими механическими куклами, созданными с одной целью – убивать. Каждая из них разила зазевавшегося воина либо деревянным кулаком, способным расколоть череп, либо металлическим мечом, либо камнем… Впрочем, никто точно не скажет, каким был этот коридор в действительности. Из чего были сделаны манекены, как они двигались и в каком порядке стояли. Может быть, эти куклы были деревянными, может быть – сделанными из бронзы. Может быть, их вовсе не было, а лабиринт представлял собой лишь собрание разнообразных ловушек. Что же говорят историки?

А историки утверждают, что для легенд о существовании коридора смерти есть основания. Система «выпускных экзаменов» для монахов действительно существовала. И ввёл её всё тот же знаменитый настоятель Фуюй. Однако никаких механических «киборгов» монахи не сооружали. Испытания проходили гораздо прозаичнее, и в то же время с более высокой результативностью.

К «выпускному экзамену» монах разучивал особый комплекс, отличавшийся огромной сложностью движений. Этот комплекс был квинтэссенцией шаолиньского ушу. Он вбирал в себя всё: самозащиту с оружием и без, дыхательные методики, секретные способы воздействия на организм, заломы суставов, броски и специальную технику. Освоив его, монах должен был пройти 13 «застав», каждая из которых охранялась мастерами монастырского ушу. Причём каждый из них специализировался в каком-то определённом специальном направлении. И только сразившись поочерёдно со всеми 13-тью мастерами, монах получал право свободно покинуть монастырь. Если же нет, то монах оставался «на второй год», усердно тренируясь, чтобы попробовать силы в другой раз.