Я заканчиваю расклеивать ксерокопии еще в одном коридоре. На этот раз мне понадобилось больше времени, потому что приходилось останавливаться и отрывать клейкую ленту.

Внезапно раздается вой сирен.

У меня осталось мало времени. Жаль, потому что мне не удалось обклеить и половины школы. Я убираю ленту и начинаю просто разбрасывать листы, как конфетти. Так гораздо быстрее. Успеваю закончить с крылом естественных наук и коридором английского. Съехав по перилам черной лестницы, бросаю ксерокопии через плечо.

Не успеваю я спуститься на первый этаж, как в двери врывается бригада пожарных в касках, с фонариками и трещащими рациями.

К счастью, я нахожусь прямо перед актовым залом. Поэтому ныряю внутрь и прячусь в складках большого американского флага. Через секунду влетают двое пожарных. Я задерживаю дыхание и наблюдаю за тем, как свет их фонариков скачет по стенам, потолку и сцене.

Потом они кричат «Чисто!» и возвращаются в коридор, продолжая искать огонь.

Его им найти не удастся, но Алекс получит хороший ожог.

У меня даже не было времени на то, чтобы сходить к шкафчику и забрать куртку. Учителя чуть ли не в панике торопили нас по коридорам, будто здание и правда охвачено огнем. На улице сейчас ясно, но для начала сентября довольно прохладно. Я прижимаюсь Эшлин и дрожу в ее объятиях.

— Хочешь мою куртку, Чо? — предлагает Пи Джей.

Я киваю.

— Да, пожалуйста!

Он снимает ее и отдает мне. Я надеваю куртку, а Эшлин, перепрыгивая с ноги на ногу, застегивает на мне молнию. От куртки пахнет плесенью, как в подвале дома у Пи Джея, но это лучше, чем ничего.

— Думаешь, там настоящий пожар? — с надеждой спрашивает она меня. — Может, на опрос не останется времени.

На прошлой неделе у нас были пожарные учения. А сейчас это вовсе на них не похоже. Кажется, учителя об этом тоже ничего не знали. Интересно… может, это дело рук Кэт? Она сказала, что хочет развесить ксерокопии, но даже для нее это слишком смело.

— Может быть, — отвечаю я, когда на парковку залетает пожарная машина добровольцев. Некоторые первогодки начинают хлопать в ладоши и кричать «Пусть сгорит! Пусть сгорит!»

Как это по-детски.

Следующие полчаса мы стоим на парковке, пока пожарные проверяют здание. Я уже не чувствую пальцев ног. Наконец они выходят и сообщают, что все чисто. Тогда учителя загоняют нас обратно в здание.

Попав в крыло для выпускников, я вижу их. Наши плакаты с улыбающимся лицом Алекса и его стихотворением. На шкафчиках, на стенах. Они повсюду.

Алекс тоже их замечает и резко останавливается перед целым скоплением ксерокопий на нескольких шкафчиках.

— Что за… — медленно произносит он.

Рив срывает один плакат и, давясь от смеха, начинает громко зачитывать написанное:

— С неба падают зимние звезды, и я могу загадать желание... Мне нравится, как ты выглядишь в этом свитере. Давай, как эскимосы, будем носами целоваться всю ночь напролет? Потому что твоя красная лента привязала меня к тебе навсегда!»

Это совсем не то стихотворение, которое читала в машине Кэт. То называлось «Длиннейший коридор».

Я тоже срываю плакат и перечитываю его.

Постойте.

Красная лента?

Это был канун Рождества, я тогда училась в девятом классе. Вся моя семья собралась дома у Алекса Линда на ежегодную праздничную вечеринку. Когда мы окончательно переехали на остров, наши с Алексом мамы крепко сдружились. Они вместе обедали, ходили по магазинам и все в этом духе.

Родители находились внизу. Они пили и общались возле камина. В колонках проигрывателя звучал Элвис Пресли, и нам было слышно его наверху, в комнате Алекса. Все это было до того, как он переехал в домик у бассейна. Раньше весь третий этаж был в его распоряжении. По сути, это была огромная комната отдыха с большими креслами-мешками, настольным футболом и мишенью для игры в дартс. В честь праздника мама Алекса накрыла детям отдельный стол с куриными наггетсами, креветками в кляре и мини-пиццами. Наверняка для того, чтобы мы не спускались вниз и не беспокоили их.

Малышня, включая мою сестру, спорила по поводу того, кто будет следующим кидать дротики. Надя чуть не подралась с восьмилетним мальчиком, по-моему, двоюродным братом Алекса, и мне пришлось их разнимать. Поскольку мы с Алексом были самыми старшими, то и отвечали за всех. На самом деле, я не хотела приходить, ведь Ренни в списке гостей не значилась, но мама настояла на том, чтобы показаться тут всей семьей.

Алекс включил детям DVD, и те притихли. Я сидела за столом, копаясь в компьютере, и поедала рождественское печенье в виде оленя с конфетой «Ред Хот» вместо носа. Алекс лежал в гамаке в нескольких метрах от меня и бренчал на гитаре. У него неплохо получалось.

— Эй, классная повязка, — неожиданно заговорил он.

Я вздрогнула и подняла на него взгляд.

— О, спасибо, — ответила я, касаясь своей макушки. — Вообще-то, это лента.

Мама хотела, чтобы я надела платье. Но я бы чувствовала себя как дура, если бы пришла к Алексу нарядной. Поэтому на мне был ярко-зеленый свитер, клетчатая юбка и красная лента в честь праздника.

— Круто, — сказал он, переводя взгляд обратно на гитару. — Тебе идет красный. Как та кофта, что ты иногда надеваешь.

— Какая кофта?

— Я не помню. — Его веснушчатое лицо стало того же цвета, что и волосы. Он продолжил бренчать на гитаре. — По-моему, ты была в ней в прошлый понедельник.

В понедельник я надевала красное только на физкультуру.

— Это моя спортивная форма из старой школы.

— Ясно, — ответил он. Теперь его лицо было таким же красным, как и моя лента. — Здесь-то мы не носим форму.

— Да, я знаю.

На пару секунд между нами повисла неловкая пауза. Потом Алекс встал и ушел в ванную комнату, а я снова уткнулась в компьютер.

Боже мой!

Та рождественская вечеринка была аж в девятом классе. Он помнил? Все это время? Не может быть!

Я смотрю на него, а он — на меня, но тут же опускает взгляд. Значит, оно действительно обо мне.

Рядом со мной Эшлин прикрывает рот рукой.

— Боже мой, — хихикает она. — Я и не знала, что Алекс у нас — поэт!

У меня начинает кружиться голова.

— Кто это сделал? — требует ответа Алекс. Он весь покраснел. Да, он определенно расстроен.

Рив загибается от смеха.

— Бро, это та самая песня, над которой ты работал? Да ладно тебе. Не стоит стыдиться. У тебя отлично получилось. Ты — талант.

— Заткнись, Рив.

Мы все наблюдаем за тем, как Алекс принимается срывать плакаты. Интересно, как Кэт умудрилась развесить их так высоко?

— Алекс, мужик, давай, как эскимосы, будем носами целоваться всю ночь напролет? — предлагает Рив, приобнимая друга и снова взрываясь от смеха.

Алекс отталкивает его.

— Это ты сделал?

— Нет! Клянусь твоей красной лентой! — качая головой, отвечает Рив.

Алекс срывает оставшиеся ксерокопии и в ярости уходит, по пути выбрасывая их в мусорное ведро.

Рив начинает напевать стихотворение, и все смеются. Я подхожу и вырываю у него из руки плакат.

— Ты такой придурок, — громко заявляю я, а потом обращаюсь к Эшлин: — Давай вернемся в класс.

Когда мы с Эшлин разворачиваемся и уходим, Рив кричит мне вслед:

— Тебе нужно поработать над чувством юмора, Чо.

Но я не оборачиваюсь. Просто продолжаю идти. Эшлин что-то говорит о стихотворении Алекса или его песне, но я едва обращаю внимание на ее болтовню. Я не могу перестать думать о выражении лица Алекса в тот момент, когда наши взгляды встретились. Неужели я действительно ему так нравлюсь? Но если это правда, то что он делает с моей сестрой? Бессмыслица какая-то.