— Хочешь помочь нам сделать Открытие Земли? — шепчет она, когда он открывает глаза.

— Что это?

— Один из Пяти Обрядов.

— Религиозная церемония?

Его вопрос повисает в воздухе. Она уже слезает с валуна. Он следует за ней на подгибающихся ногах, тяжеловесно цепляясь за выбоины; обернувшись она нежно поднимает его, улыбается, глядит на него и переносит на землю. Он приземляется на теплую влажную почву. Она ведет его вперед, к центру амфитеатра, где уже собрались остальные пятеро. Сейчас они все в женском образе. Он не узнает Хенмера, пока в спешке не представляются: Брил, Серифис, Ангелон и Ти. Стройные обнаженные тела поблескивают в ярком солнечном свете. Они встают в круг и берутся за руки. Кажется, он между Серифис и Нинамин: Серифис, если это Серифис, произносит прекрасным звенящим голосом:

— Как ты думаешь, мы злые или добрые?

Нинамин смеется. Кто-то из круга, ему кажется, что Хенмер, говорит:

— Не смущайте его!

Но он смущается. Временно освобожденный Нинамин от похоти, он снова поглощен странностью этих людей. Ему интересно, почему он может чувствовать к ним сексуальный интерес, если они настолько чужды. Может в воздухе что-то? А может с ним произошли перемены, когда захлопнулась ловушка времени?

Они танцуют. Он танцует с ними, хотя и не может имитировать свободные движения их конечностей. Руки, которые он сжимает своими руками, становятся холодными. Он ощущает где-то в районе живота ледяной холод и понимает, что начинается обряд. Открытие Земли. В черепе что-то яростно вспыхивает. Изображение подергивается туманом. Все шестеро устремляются к нему и прижимаются своими холодными телами. Он чувствует кожей их затвердевшие соски. Его опрокидывают на землю. Может это распятие, а он жертва?

— Я — Ангелон, — поет Ангелон. — Я — любовь.

Ти поет:

— Я — ты. Я — любовь.

— Я — любовь, — поет Хенмер. — Я — Хенмер.

— Я — Серифис. Я — любовь.

— Я — Брил.

— Я — Ангелон.

— Любовь.

— Нинамин.

— Я — любовь.

— Серифис.

Его тело расширяется. Он становится сетью чудесных медных проволочек, обхватывающих всю планету. У него есть длина и ширина, но нет веса.

— Я — Нинамин, — поет Нинамин.

Планета раскалывается. Он проникает в нее.

Он видит все.

Он видит насекомых в своих норках и ночных слизняков в их тоннелях, он видит корни деревьев, кустов и цветов. Они изгибаются, растут, шевелятся, он видит подземные камни и глубокие уровни. В зеленой коре сверкают драгоценные минералы. Он видит ложа рек и дно озер. Он может дотронуться до всего и его трогает все. Он — спящий бог. Он — возвращающаяся весна. Он — сердце мира.

Он спускается ниже, в глубинные слои, где целые озера нефти, грустно просачиваются сквозь слои безмолвных песков, он видит, как возникают и разрушаются золотые самородки, и погружается в ясный чудесный блеск сапфиров. Вот он плывет в ту часть планеты, которая стала домом для одного из следующих за ним поколений и скользит в пустынном безмолвии улиц по чистым, просторным туннелям, где выступают послушные машины, готовые услужить ему при малейшей необходимости.

— Мы — друзья человека, — говорят они ему, — и мы помним наши древние обязательства.

Планета содрогается, на какое-то мгновение ловушка времени приоткрывается, и он видит город вновь заселенным: высокие спешащие смертные заполняют его коридоры, бледные, с неподвижными лицами они не очень отличаются от людей его времени, лишь тела их более вытянутые и хрупкие. Без сожаления он минует их уровень. Вот и сверкающая магма; вот внутреннее пламя. Не остыла еще, старушка? Нет, не очень. Я теперь без Луны и мои моря сместились, но под коркой я все еще пылаю. Друзья все время рядом с ним.

— Я — Брил, — шепчет Серифис.

— Я — Ангелон, — говорит Ти.

Теперь они все мужчины, он это ясно видит. Они пришли сюда оплодотворить Землю? Поднимаются клубы голубого пара и скрывают его товарищей, он движется вперед один, проплывая сквозь порфир и алебастр, сардоникс и диабаз, малахит и кремний, словно иголка пронзая земные слои, и наконец достигает поверхности. Он выбирается наверх. Наступила ночь, его усталые друзья лежат в амфитеатре, их тела украшены роями гудящих золотых ос. Трое мужчин и три женщины. В своем подъеме Клей обнаруживает, что может ходить по воздуху. Он поднимается на высоту примерно тридцати футов и, улыбаясь, делает огромные шаги. Как это просто! Он едва ощущает расстояние между ним и землей! Да! Да! Да! Он проходит весь амфитеатр. Он позволяет себе спуститься, его ноги почти касаются кустов, затем снова поднимается в вышину. Шаг, шаг, еще шаг. Стоит быть выброшенным на бог знает сколько миллионов лет вперед, чтобы ходить по воздуху не в той неуловимой бестелесной форме, как раньше, а в своем собственном теле.

Он сходит вниз и видит поблескивающую металлическую клетку сфероида с безжизненным сморщенным сфероидом внутри. Он подходит к ней и кладет руки на блестящие прутья.

— Никто не должен умирать в ночь Открытия Земли, — говорит он. — Найди в себе силы! Давай! Давай! — Он дотрагивается до колючего тела сфероида. — Ты меня слышишь? Я зову тебя к жизни, сын мой, дочь, брат, сестра.

Из глубин открытой Земли он вызывает новую жизнь и вкладывает ее в сфероид, который наполняется ей, вспоминает былую округлость, становится снова гладким и твердым, меняет цвета: лиловый, красный, розовый. Он снова живет. Он бессловесно посылает выражение своей благодарности.

— Мы, люди, должны держаться вместе, — говорит он сфероиду. — Я — Клей. Моя эпоха немного раньше твоей, еще до того как раса изменила свой облик. Хотя ты видишь, что более поздние эпохи вернулись к первоначальной форме. Вот эти спящие — наши хозяева…

Хенмер, Брил, Серифис, Ангелон, Ти и Нинамин покрываются волнами и становятся туманными, меняются от мужчины к женщине и от женщине к мужчине, шевелятся, меняются в размерах. Они все еще погружены в церемонию Открытия Земли. Следует ли ему оставаться с ними? Он решает, что если бы он остался, он не испытал бы ни удовольствия прогуляться по воздуху, ни радости оживить сфероид. День чудес. Он никогда прежде не испытывал такой радости.

Даже когда в поле зрения возникают козлолюди, ощущение полного счастья не покидает Клея. Он кланяется им.

— Я — Клей, — объясняет он. — Из всех пойманных в ловушку времени, я, кажется, древнейший. Сфероид — представитель ближайшей ко мне эпохи. Вот эти — господствующий сейчас вариант людей. А вы трое пришли из какого-то промежуточного времени, когда…

Невнятно бормоча, козлолюди приближаются к нему.

Они говорят друг с другом на монотонном унылом языке и угловато, медленно передвигаются. Они наполняют воздух запахом гниения. Клей отгоняет прочь неприязнь, говоря себе, что нельзя судить о них по внешнему виду: они же тоже сыны человеческие и в свое время являли собой вершину развития. Я буду простодушным. Я буду милосердным. Я буду любящим. Они уже совсем близко, суют морды к нему, он чувствует их скверное дыхание, они брызжут клейкой слюной. Он задыхается и кашляет. Они складывают короткие толстые руки на безволосой груди, тупые обрубки пальцев не имеют ногтей. Они ритмично раскачиваются на огромных бедрах. Клей видит, как в их глазах вспыхивает неистребимая злоба. Ноги их рассеивают семена, из которых стремительно растет жесткая трава.

— Давайте поговорим, — предлагает он. — Это ночь Открытия Земли. Давайте любить друг друга. Давайте все принимать. Как мне помочь вам?

Создания вплотную приближаются к нему. От них исходят волны угроз. Волнуясь, он пытается оторваться от земли, но их руки стискивают его и удерживают внизу. Они начинают толкать его туда-сюда от одного к другому и тоненько смеяться дребезжащим смехом. Игра! Заяц, окруженный гончими!

— Вы ошибаетесь, — кричит Клей. — Я — человек, ранняя форма, но все-таки… заслуживающая уважения…

Толчки становятся жестче. Они сгрудились над ним, его голова едва доходит до их груди. Они яростно топают ногами, сотрясая землю. Зубы сверкают.