Когда Матвей Егорыч ушел, Анна Львовна обратилась к сестре.
- А какое вы платье оденете в четверг? лиловое гроденаплевое или пунсовое?
- Вот я уж об этом хотела с тобою посоветоваться, Анюточка. Как ты думаешь?
- Наденьте, ма шер, лиловое и свой новый чепчик с розовыми лентами.
- В самом деле. Я тебе очень благодарна за этот чепчик: он мне так к лицу.
- Вам бы надо купить блондовую косынку; нынче это в большой моде. На последнем бале у французского посланника все были в блондовых косынках.
- В самом деле? да ведь блондовые-то косынки дороги!
- И, полно-те! Как будто вы бедная! На вас все обращают внимание; вы в таком чине, вам нельзя же хуже всех одеться, - вы живете в свете.
- Да, это правда. Мы вместе с тобой поедем в Гостиный двор? Ты сама выберешь мне косынку?
- Это надо купить в английском магазине.
- В английском!.. а разве в Гостином дворе нет таких?
- Как же можно! Уж если иметь вещь, так вещь хорошую.
- В самом деле. А что, я думаю, надо будет надеть бриллианты?
- Непременно. Нынче все и на простые вечера выезжают в бриллиантах.
- Я пошлю Палашку к Носковой завтра же. У нее чудо какие бриллианты… все
Брейтфус отделывал, - с большим вкусом, потому что мой-то фермуар уже слишком прост.
- Попросите у нее, сестрица, кстати, два фермуара - и для меня тоже.
Глава IV. О том, как иногда много зависит от соло во французском кадриле и каким образом в обществе ведут себя сочинители
В четверг, в семь часов вечера, Настасья Львовна стояла в полном блеске и даже в блондовой косынке перед туалетным зеркалом и поправляла на шее большой изумрудный фермуар, осыпанный бриллиантами, любуясь их блеском.
- Ну, что, Анюточка, хорошо я одета?
- Премило, - ответила Анна Львовна, натягивая перчатки и входя в спальню. Анна
Львовна была разряжена блистательно: платье ее, дымчатого цвета, живописно спускалось с плеч, вполне обнаруживая ее худощавую, ослепительной белизны грудь и длинную шею; румянец ярко горел на щеках, которые картинно разделял длинный горбатый нос. Она была вся смочена духами и пропитана самолюбивыми надеждами.
Вслед за Анной Львовной вошла дочь Настасьи Львовны в простом белом платье и в белом газовом вуале. Она была бледна сравнительно с своей маменькой и тетенькой.
Казалось, предстоящее удовольствие нимало не радовало ее. Она, однако, с любопытством посмотрела на фермуар, горевший на груди ее матери, - и отошла в сторону.
- А, и вы готовы? - сказала Настасья Львовна, все еще стоявшая у зеркала, небрежно взглянув на свою дочь. - Отчего же это вы такую плачевную роль на себя взяли? Кажется, мы не на похороны едем. Анюточка, - продолжала она, обращаясь к сестре, - осмотри ее хорошенько: она и платья-то порядочно на себя надеть не умеет.
Анна Львовна подвинулась немного к своей племяннице и в двойной вызолоченный лорнет начала ее критически осматривать с ног до головы.
- Что-то у вас мешковато сзади сидит платье, - произнесла она с выразительною расстановкою, окончив осмотр.
- Не знаю, отчего это; я не заметила, - отвечала девушка, краснея.
- Не знаете? - сказала Настасья Львовна, все продолжая смотреться в зеркало. - - Что же вы знаете? Вместо того, чтоб вздоры-то читать, вы бы лучше, сударыня, позанялись собою.
- Готовы ли, готовы ли, душечка? Уж пора: скоро восемь часов; покуда еще доедем! - говорил Матвей Егорыч, входя в спальню в новом вицмундире, с грудью, завешанною орденскими лентами. В одно с ним время вошел и Владимир Матвеич, тщательно завитой, в коричневом фраке с блестящими пуговицами, держа в руке белые лайковые перчатки.
- За мной дело не стоит. Я готова, Матвей Егорыч… Палашка, зашпиль у манишки булавку с правой-то стороны. Да ну же, дура, поворачивайся…
- У! да какая вы, мамаша, нарядная! - сказал Владимир Матвеич, подходя к матери и целуя ей ручку.
Настасья Львовна улыбнулась с приметным удовольствием.
- И ты сегодня преавантажный, дружочек, - возразила она. - Какие прелестные пуговицы на фраке! Посмотрите, Матвей Егорыч, как у него все мило… Вот вам бы, сударыня, почаще посматривать на брата да перенимать у него порядок и чистоту.
Палашка, салоп… Полюбуйтесь-ка, как он одет и какое у него всегда довольное, веселое лицо… Ну, я готова; поедемте…
Четвероместная ямская карета парой давно стояла у того подъезда, где жил статский советник. В эту четвероместную карету первая вошла Настасья Львовна, за нею Анна Львовна; они заняли первые места; напротив них сел Матвей Егорыч с сыном и дочерью.
- На Васильевский, в 14-ю! - закричал лакей, захлопнув дверцы.
Ровно в девять часов карета остановилась у одного из деревянных домов в 14-й линии. Семейство Матвея Егорыча, под предводительством его, вошло в узкую и коротенькую переднюю, освещенную двумя сальными свечами, в которой была нестерпимая духота от множества находившихся там лакеев. Шубы и салопы грудами лежали на прилавке. Музыка гремела. Бал уже был в полном разгаре…
- Ведь я говорила, ма шер, что мы поздно выехали; от нас сюда так далеко… - сказала Настасья Львовна, обращаясь к своей сестре с ласковым упреком, - а все ты, моя милая копунья!
На лице Настасьи Львовны выражалось полное предчувствие предстоявшего ей наслаждения.
- Ах, боже мой! Кто же ездит на вечера ранее девяти часов? - возразила Анна
Львовна, поправляя свои волосы.
Владимир Матвеич обчистил рукой свой фрак и надел белые перчатки.
Дверь из передней в залу отворилась. Хозяин и хозяйка встретили новоприезжих гостей у самого входа. Хозяйка - женщина пожилая, с незначительным лицом, в чепце с цветком; хозяин среднего роста, с огромным животом, с Владимиром в петлице, с круглым и красным лицом, по которому расходились в разные стороны пурпуровые жилки.
- Очень рада, Настасья Львовна… Анна Львовна, - сказала хозяйка, - ах, и
Марья Матвеевна… очень рада, очень.
- Рекомендую вам моего сына Вольдемара.
- Очень рада…
Владимир Матвеич выступил немного вперед и раскланялся.
- Это по нашей части, - закричал хозяин, протягивая ему руку… - Пожалуйте- ка, молодой человек, пожалуйте… Мы вас сейчас в дело пустим, сейчас за работу.
У меня покорно прошу от танцев не отговариваться… Ведь вы, я надеюсь, не философ… Ангажируйте-ка даму, выбирайте любой цветочек… Этот кадриль сейчас кончится… Я хоть и старик, у меня хоть ноги и в подагре, - да я вам сейчас покажу пример… я сам… вы увидите, не хуже вас отдерну кадриль, да и провальсирую, пожалуй…
Так говоря, человек с огромным животом тащил за руку нашего героя. Владимир
Матвеич еще не успел опомниться от такого добродушного приема, как уже очутился посредине залы.
- Александра Осиповна! матушка, Александра Осиповна! - продолжал хозяин дома, обращаясь к одной пожилой даме, сидевшей у стены, - вот я еще молодчика завербовал в танцоры, да у самого что-то стариковская кровь разыгралась, и подагры не чувствую: хочу пуститься с какой-нибудь хорошенькой… не говорите только жене… - При этом Николай Петрович подмигнул.
- Проказник! - заметила дама, качая головою.
- Я покажу всей молодежи, что и в наши лета можно не ударить себя лицом в грязь. Хотите быть моим визави, Владимир Матвеич? а? хотите?
- Очень хорошо-с.
- Девицы-то знакомые есть ли у вас тут… Что, нет? - ну так вон ангажируйте ту, которая сидит третья от угла-то, такая смазливенькая, с розаном на голове, чернобровая, кровь с молоком. Ух, я вам скажу, бой девка! о чем хотите заговорите с ней, не сконфузится, небось.
- Пермете муа де ву зангаже, - сказал Владимир Матвеич немного робким голосом, подходя к ней.
- Oui, m-r, - отвечала девушка с розаном.
Музыка, на минуту смолкнувшая, снова загремела. Они стали в ряды танцующих.
- Как хочется затянуться! в горле, брат, совсем пересохло! - сказал один инженерный офицер с завитым хохлом, стоявший сзади Владимира Матвеича.
- Там внизу есть каморка, я провожу тебя. Коля на всякий случай взял с собою четверку Жукова, - отвечал чиновник военного министерства, в мундире, со шпорами и с отличной талией.