Господа, все за мною - марш!

И Николай Петрович потащил за собою господина Зет-Зета, и вслед за ними отправились все остальные.

Владимиру Матвеичу было ужасно досадно, что хозяин дома так насильственно поступил с г. Зет-Зетом: ему чрезвычайно хотелось дослушать сюжет драмы- водевиля.

Когда Николай Петрович оставил сочинителя, сочинитель на свободе начал прохаживаться медленно и задумчиво в тех комнатах, где были карточные столы, потом пришел в танцевальную залу, облокотился о косяк двери, скрестил руки и наблюдательным взором стал следить за пестрым движением бала…

Чиновник военного министерства, указывая на него головой, сказал одному из своих приятелей.

- Вишь, как смотрит? Как раз спишет кого-нибудь, ведь у него перо пребойкое.

Между тем герой наш не пропускал ни одного кадриля, он так же усердно выполнял бальную, как и департаментскую службу. Последний кадриль перед мазуркой он танцевал с своей теткой, Анной Львовной.

- Сегодня здесь довольно скучно, - сказала она, немного подвинув нижнюю губу вперед, в знак неудовольствия.

Анне Львовне потому казалось скучно, что ее мало ангажировали и что измайловский офицер три раза танцевал с ее племянницей и только один раз с нею.

Едва она успела произнести "скучно", как табачная струя пронеслась в душном бальном воздухе, возвещая о приближении этого офицера. Офицер был весь пропитан жуковским вакштафом.

- Как я люблю табачный запах! - сказала она с заметным волнением и, играя лорнетом, обратилась к пришедшему.

- Вы не ангажированы на мазурку? - сказал он.

- Нет.

Когда этот офицер говорил с Анной Львовной, она немного пришепетывала на букву т. Выражение глаз ее при вопросе офицера тотчас изменилось: они подернулись легким туманом.

- Так позвольте мне танцевать с вами? - продолжал он. Анна Львовна выразительно посмотрела на него и кивнула ему дружески головой.

Когда офицер отошел от нее, какой-то знакомый его, штатский, сказал ему:

- Неужели ты хочешь танцевать с этой размалеванной шкурой?

- Да что же делать, братец? Все хорошенькие ангажированы, а Николай Петрович пристает: танцуй да танцуй; так поневоле пустишься и с этакой…

Расставляя стулья для мазурки, Владимир Матвеич поставил стул для той, которую ангажировал. Это была девушка лет шестнадцати, полная, круглая, курносенькая, с тремя бантами на платье и с бриллиантами на шее.

Лишь только села она на приготовленное ей место и лишь только Владимир Матвеич придумал, с чего начать разговор, как к ней подошел Зет-Зет.

Нечего делать, Владимир Матвеич опустился на свой стул и проглотил придуманные им речи.

Мазурка началась. Зет-Зет удалился.

Владимир Матвеич вступил в свои права и употребил в дело придуманную им фразу, которая на девицу с тремя бантами произвела довольно приятное впечатление.

Мазурка длилась более часа, но этот час показался для него двумя минутами.

Перед ужином Зет-Зет подошел к Владимиру Матвеичу. Владимир Матвеич немного смутился.

- Вы знакомы с этой девицей, с которой танцевали мазурку?

- Нет-с; я только в первый раз имел удовольствие…

- А-а! Не правда ли, мила?

- Чудо! - такая любезная, воспитанная.

- У них очень приятный дом; по понедельникам съезды, познакомьтесь с ними - она одна дочь у отца, за нею тысячек около двадцати доходу, но доход что! главное - образование.

"Двадцать тысяч доходу!" - подумал Владимир Матвеич - и мурашки пробежали по всему его телу.

- А как ее фамилия?

- Рожкова.

- А где служит их батюшка? - спросил подбежавший в эту минуту чиновник военного министерства.

- Она из купеческого звания; впрочем, отец ее почетный гражданин…

- Насилу-то вы кончили ваш вист, Матвей Егорыч, - говорила Настасья Львовна, подходя к карточному столу, исписанному мелом, - ведь, я думаю, часов шесть сряду сидели… Что же вы сделали?

- Восемь с полтиной зашиб, душечка, да, восемь с полтинкой… Рубль с четвертью, четыре рубля семьдесят пять, два… да, ровно так…

За ужином дамы, старики и молодежь расселись отдельно за особыми столами. Во главе молодежи был Зет-Зет. Он снова завел речь о своей драме с куплетами.

- Так я сказал, - начал он - что во втором акте представлен у меня Теньер в деревне… Он бродит между деревенскими жителями, вмешивается в их игры, пляшет с ними на лугу, а между тем изучает нравы и природу, и уже несколько чудесных картин написано им; вдруг в толпе девушек он встречает одну, в которую страстно влюбляется… ведь это очень натурально, все это могло случиться… Девушка также полюбила его… Теньер счастлив вполне как человек и как художник… Он сидит на берегу ручья и разговаривает с своей любезной об ожидающем их счастье.

Этим кончается второй акт. В третьем все переменяется… Теньер в своей мастерской с поникшею головою. Кругом его несколько начатых и оконченных им картин… Минуты две после поднятия занавеса молчание; потом он приподнимает голову, обводит блуждающие взоры кругом - и говорит монолог о ничтожности жизни, сомневается в своем призвании, вскакивает со стула и в волнении прохаживается по сцене. Дверь отворяется, входит старичок - отец его невесты - со слезами на глазах… Теньер обнимает его, и они плачут в объятиях друг друга… Зрители еще в ожидании, что такое случилось… В эту минуту раздается погребальная музыка. "Иди за мною", - говорит Теньеру старец, вырываясь из его объятий. Они уходят… декорация переменяется… Погребальная процессия; несут гроб девушки, убранный цветами; в этом гробе невеста Теньера… Неутешный отец и жених идут за гробом… Музыка смолкает в отдалении. Теньер является сначала мрачный, но лицо его проясняется, и он говорит вдохновенный: "Но я еще не совсем несчастен. Еще осталось ты для меня, святое искусство!.." Произнеся это, он упадает на колени, воздевая руки к небу, - и занавес опускается.

- Прекрасно!.. Превосходно! Я воображаю, как это будет на сцене!.. Чудо как хорошо! - раздалось вдруг несколько голосов.

Сочинитель продолжал, разрезывая жаркое:

- Я хотел изобразить в этой пьесе, как сила гения торжествует над всем.

- А скоро ваша пьеса будет играна на сцене? - спросил измайловский офицер.

- Недели через три. Теперь разучивают роли.

- Коля! надо будет его вызвать, - шепнул чиновник военного министерства другому чиновнику, сидевшему рядом с ним…

- Господа, за бокалы! - закричал хозяин дома. В руке он держал бутылку полушампанского… Пробка щелкнула в потолок. - Шипучка, шипучка важнейшая! Это вам за сегодняшнюю работу!

И полушампанское заиграло в бокалах…

- Молодца вырастили! ей-богу молодца! да он у нас сегодня просто очаровал всех,

- говорил на крыльце хозяин дома, провожая Матвея Егорыча с Настасьей Львовной и ударяя Владимира Матвеича по плечу, - вот будет тебе, Матвей Егорыч, кормилец под старость… Да, укутайся, брат, хорошенько… вот так… бесподобно.

Прощайте, матушка Настасья Львовна… прощайте…

Николай Петрович говорил правду. Владимир Матвеич на этом бале всем необыкновенно понравился, особенно после соло, и почти все единогласно говорили про него: "Ах, какой прекрасный молодой человек!"

В четыре часа все семейство Матвея Егорыча, утомленное после бала, начинало засыпать.

Матвей Егорыч, засыпая, думал: "Ну, я провел вечер все-таки недаром и выиграл хоть немного, а все-таки выиграл…"

Настасья Львовна, засыпая, думала: "Теперь все в Петербурге будут говорить о том, что у меня отличные бриллианты, потому что все дамы не могли налюбоваться фермуаром, который я брала у Носковой. Пусть себе думают, что это мой…"

Анна Львовна, засыпая, думала: "Верно, он (под этим местоимением она разумела измайловского офицера) имеет на меня виды: недаром же он танцевал со мною мазурку и говорил так двусмысленно… Ах, если бы…"

Владимир Матвеич, засыпая, думал: "Какая миленькая… какие глазки… и как говорит!.. Что ж такое, что купеческая дочка?.. Ведь отец-то ее почетный гражданин… двадцать тысяч дохода!.. Больше тысячи пятисот в месяц… Славно, черт возьми!.."