– Теоретически это возможно! – обрадовался Леша. – Вы правильно мыслите. Я как раз собирался это посчитать.

Я не мыслил, я издевался. Но они не поняли.

– Вам теория Вовчика может показаться странной, – деликатно выразился Фоменко. – Но только эта теория – только она! – объясняет все парадоксы с проколами. Она работает, понимаете? Исходя из нее, ни один прокол не является постоянным, все они дрейфуют, исчезают, потом где-то появляются новые!

Он ткнул пальцем в самый край пространства-рулона, чтобы я уразумел, как поток времени проходит мимо края, впритирку.

– И местоположение всех этих проколов можно вычислить? – с большим сомнением спросил я.

– Я как раз пишу программу для расчета маршрутов, – совершенно не желая понимать моей иронии, ответил Леша. – Чтобы можно было совершить круг – войти, скажем, на Семеновских болотах, выйти в Японии шестого века, где-нибудь в Нара, оттуда перебраться в Китай, там войти – и выйти, допустим, в Праге в наше время. Энтропия пространства тоже имеет свои законы. У меня есть данные, чтобы рассчитать количество больших и малых проколов на единицу площади, чтобы вычертить графики их расположения, и вообще…

– Есть еще и петли, – добавил Фоменко. – Это когда в один прокол входят прямотекущее и обратное время. Вот как раз в Версале – петля. Можно войти в восемнадцатый век, примерно в семидесятые годы, и выйти обратно в своем времени час спустя. Но с ними – темное дело. То появляются, то пропадают.

Машка собиралась в свадебное путешествие повезти меня в Париж и показать Лувр с Версалем. Сейчас я понял, что мы поедем в какую-нибудь другую сторону.

– Теория замечательная, – сказал я. – Ну а доказательства есть?

– Вот доказательство, – тут Вовчик ткнул пальцем в таз с трубками. – Я же сказал – модель действующая. Только бочку я зря сюда припер. Она нужного напора не дает, пришлось насос установить.

– Какой насос? – я почему-то первым делом подумал о потоках времени, а перекачка их при помощи насоса – как раз то, до чего вот-вот додумаются мои трое безумцев.

– Обыкновенный, водяной. Вот мы сейчас включим модель, из трубок пойдет вода, из толстых струя будет толще, из тонких – тоньше – заворковал бывший бармен, – и на струи мы положим пространство…

Он достал из-за дивана полупрозрачный рулончик из какого-то пластика, весь в больших и маленьких дырках.

– Да я все понял!

– Точно понял?

– Ну да! Чтоб мне сдохнуть!

– А вот теперь, когда вы поняли основной принцип, мы можем поговорить и об экспедиции, – спокойно и весомо произнес Фоменко. И я вспомнил, зачем сюда, собственно, явился. Убегать сломя голову я уже не имел права.

Если эти трое безумцев считают свою теорию достаточным обоснованием для спонсорской помощи… Ну и ладно! Буду четвертым. Тем более, что это – единственный шанс.

– Охотно.

– Ближайший прокол у нас на Семеновских болотах. Там пятно белого тумана.

– А что, бывают другие?

– Бывают, – веско сказал бывший бармен. – Есть еще багровый туман. Но у нас ближайшее – белое.

– Это куда кидали консервную банку? – вспомнил я.

– Мы отвезем вас на Семеновские болота и покажем, как это все выглядит. Чтобы вы поняли – это не бред, не шизофрения, не галлюцинации… – очевидно, Фоменко в роли Грядущего наслушался довольно конкретных диагнозов. Особенно любят их ставить старые кандидаты и доктора наук, выросшие на марксизме-ленинизме и научном атеизме.

– Хорошо, едем. Как насчет завтрашнего дня?

– Да ты хоть представляешь себе, где эти болота?! – вдруг завопил бывший бармен.

– Понятия не имею. Но транспорт я беру на себя. Вы только скажите, где тут у вас можно заказать микроавтобус.

– Заказать?… Микроавтобус?… – переспросил Фоменко.

Я понял, что и без проекта «Янус» провалился в недалекое прошлое.

В конце концов договорились ехать на старом, но вполне надежном «газике», но не завтра, а послезавтра, в субботу, это для всех удобнее. Мне растолковали, где на базаре продаются резиновые сапоги. И, условившись о месте встречи, я покинул этот невероятный чердак.

Машка спала. Я разбудил ее, рассказал про действующую модель мироздания и велел собираться на рынок за резиновыми сапогами. Она очень развеселилась – такой обуви у нее еще не было.

– Машка, помнишь, мы видик смотрели, французский? – спросил я. – Старый такой, девяностых, что ли, годов? Там играл такой здоровый дядька, он тогда был во Франции звездой первой величины.

– Это имеет отношение к маршрутам? – удивилась она.

– Самое прямое.

– Жерар Депардье.

– Тогда можешь радоваться. Одним из участников экспедиции будет Жерар Депардье.

– А он еще жив?

– Жив, жив! – боясь сверзиться в истерику, заорал я. – Еще как жив! Он действующую модель времени и пространства построил! Не оскудела талантами земля русская!…

По-моему, в этот миг Машка впервые задумалась о целесообразности нашего брака…

Убогий философ, что спал в сарае при мельнице, сон имел чуткий. К тому же у него, как у многих мужчин, успевших повоевать и выбравших для себя опасный образ жизни, была неплохо развита интуиция. Поэтому он проснулся за долю секунды до того, как услышал первый выстрел.

Ни удивления, ни тем более страха далекая перестрелка в нем не вызвала. Похоже, он к такому был готов.

Быстро поднявшись, философ сунул свой замотанный в серое полотенце ящик за матицу, а из сена вытащил странную одежонку. Это был длинный жилет, оснащенный множеством карманов. Некоторые были пусты – те, что предназначались для автоматных рожков и обойм с патронами, и карман на спине для противотанковой гранаты. Но кинжал слева у плеча имелся, бинокль спереди и фонарик в правом кармане – тоже. Нож, снабженный патроном для одного выстрела, который пристегивается к левой голени, отсутствовал, однако саперная лопатка в аккуратном чехольчике была пристегнута к поясу, оставалось только надеть этот пояс поверх холщовых портов и рубахи. Затем из сена были добыты крепкие башмаки, в которых сидеть на паперти как-то неприлично, однако разбираться с перестрелкой – в самый раз. И, наконец, философ влез в жилет и несколько раз подпрыгнул – убедиться, что снаряжение не звякает. Все это он проделал неторопливо, с какой-то явно привычной и отработанной скоростью.

Между тем смолкшая было стрельба возобновилась.

Философ вышел из сарая. К нему подбежал пес мельника, заглянул в глаза, словно любопытствуя – что означает такая ночная боевая готовность. Философ потрепал пса по шее и сперва пошел, ускоряя шаг, а потом и вовсе побежал тем экономным бегом, который рассчитан бывает на десяток верст, не менее.

Бежать ночью даже по открытой местности – малоприятная задача, в лесу же и вовсе было темно, как у язычника в желудке, поэтому философ, плюнув на условности, достал фонарик. У него были основания полагать, что господа, затеявшие стрельбу, вряд ли лупят из пистолей и мушкетов, а скорее всего их табельным оружием служат родные «макары».

Но недолго пользовался он фонариком – прыгнув в сторону, за куст, он нажал кнопку, вернул в лес тьму кромешную и затаился. Кто-то спешил к нему, торопясь и спотыкаясь. Выстрел грохнул совсем рядом – бегущий, видать, отстреливался. И другой прозвучал чуть подальше – надо полагать, погоня пробовала бить на звук.

– Вот же сволочи, – пробормотал философ и достал свое оружие. Это был не мощный ПМ, а его младший братец ИЖ-71, который зовется почему-то «гражданским вариантом». Патрон у него на миллиметр короче, но бой – более точный, а именно этот экземпляр был родной, собственноручно пристрелянный. Большим пальцем философ опустил предохранитель, а указательным дожал спусковой крючок до самого не могу.

Тот, кто, спотыкаясь, молча чесал по лесу, наконец шлепнулся. И, видать, хорошо приложился к старому корню, торчащему из утоптанной земли вершка на два. Бедолага прямо зарычал, попробовал вскочить на ноги, но грохнулся на колено.