И люди вышли, недовольно ворча: «Опять поломка. В который раз!» Я тоже вышел. Остановка – причал. И тут водитель дал газ. И в клубах сизых (вот чудеса! Кому расскажешь – не поверят! ) автобус вдруг полез в небеса, не закрыв даже задние двери. Прорезались в корпусе два крыла серебряных, блестящих – и в облака машина ушла, бросив нас, на земле стоящих.

Коробка желтая сияла в лучах, купалась в трепете радуг...

И кто-то в толпе сказал: «Ах!»

А кто-то закричал: «Непорядок! Мы будем жаловаться и письма писать! Посмотрите, какой нахал!»

И кто-то помянул чью-то мать –

И автобус с неба упал.

Серебряные крылья в корпус ушли и он затих, покачиваясь, у причала. Были желтые бока его в поднебесной пыли. Толпа настороженно молчала.

«Компостируйте талоны», – водитель сказал. Вроде не видно, что пьян. Притихнув, народ в салоне стоял, переживая чудо...

Или обман?

«Прибыли. Конечная», – пробурчал микрофон. Полезли, толкая в бока.

Я, улыбаясь, покинул салон, а водитель смотрел в облака.

Эдгар вышел на конечной остановке, улыбнулся водителю, переставшему смотреть в облака, и пустился в путь вдоль длинного забора автотранспортного предприятия. За забором проводил субботнее время Дракон.

Вахтер, читавший книгу за окошком проходной, дружелюбно поздоровался с Эдгаром и беспрепятственно пропустил на вверенную его охране территорию. Вахтер был гражданином пенсионного возраста по имени Василий Иванович, большим любителем фантастической литературы, которой его бесперебойно снабжал Эдгар, и ярым сторонником гипотезы о существовании параллельных миров, сдвинутых во времени относительно друг друга. Василий Иванович не видел ничего предосудительного в субботних визитах Эдгара на территорию предприятия грузового автотранспорта, поскольку Эдгар ни разу не попытался посягнуть на оборудование, горюче-смазочные материалы или означенный автотранспорт. Эдгар просто устраивался на подножке кабины транспортного средства под номером «9054 КДТ», говорил сам с собой, а иногда записывал что-то в блокнот. Кроме того, как уже отмечалось, Эдгар снабжал Василия Ивановича увлекательнейшими научно – и ненаучно-фантастическими книжками. Василий Иванович бредил океаном Соляриса, завидовал приключениям Быкова и Юрковского, зачитывался «Марсианскими хрониками», мечтал об обмене разумов, на машинах времени разнообразнейших конструкций путешествовал в прошедшие и будущие исторические эпохи и готов был в любой момент променять уютное и нехлопотное место вахтера на службу в заповеднике гоблинов.

Двор автотранспортного предприятия был, пожалуй, больше футбольного поля. По периметру его охватывали приземистые гаражи с широкими желтыми воротами и ремонтные мастерские. Отовсюду лезли в глаза гигантские надписи «Не курить!» и изображения дымящихся папирос, крест-накрест перечеркнутые жирными белыми линиями. На асфальте возле гаражей рядами стояли грузовики и самосвалы. По их фарам трудно было понять, о чем они думают, потому что в фарах отражалось развеселое легкомысленное солнце. Возможно, они ни о чем и не думали, а просто спали.

Возле Дракона Эдгар остановился и хлопнул ладонью по тугой шине.

– Привет!

– Добрый день, – незамедлительно отозвался Дракон. – Наконец-то. Прочитал мои э-э... мемуары?

– Не до конца, – честно признался Эдгар и сел на широкую подножку кабины.

– Ну и как?

С Драконом можно было говорить откровенно. Дракон не обижался, не разглагольствовал об уязвленном самолюбии, был не тщеславен (в известной степени) и ценил искренность. Этим он выгодно отличался от некоторых деятелей с гипертрофированным самомнением.

– Вообще-то не очень. Слабовато. Слог не ахти какой, так, нечто бледное. Хотя, в общем, мне понравилось. Но главное – цель непонятна. Зачем написано?

Дракон молчал. Это не значило, что он обиделся. Это значило, что он размышляет над словами Эдгара. В радиаторе у него что-то побулькивало.

– Терзают муки слова, – промолвил Дракон со вздохом. – Невозможность выразить. Неадекватность...

Дракон любил строить свою речь подобным образом, даже порой излишне щеголять всякими многозначительными солидными словами. О континууме он тоже любил порассуждать и вообще говорил довольно много, что, вероятно, проистекало из недостатка общения.

– Никак не могу снять противоречие между тем, что чувствуешь, что хочешь выразить, – продолжал Дракон, – и тем, как это выглядит потом на бумаге. Скажем так: богатство внутреннего мира и убожество внешнего выражения. Муки слова. Муки при попытке выразить чувство символами. Я знаю, что в этом далеко не оригинален, но факт остается фактом. Приходится признать. Идеал так же далек, как собственный затылок.

(Дракон был сторонником теории замкнутой Вселенной, в которой дальше всего от наблюдателя, естественно, отстоит собственный затылок).

– Это не самое страшное. – Эдгар вздохнул. – Это не самое страшное... К адекватности можно приближаться, совершенствуя мастерство, постоянно упражняясь, это поправимо. Другое хуже. Гораздо хуже. Когда хочешь что-то сказать, а сказать-то и нечего, выразить нечего. А самое страшное – когда д у м а е ш ь, ч т о е с т ь, ч т о с к а з а т ь, а сказать нечего. Вот тут уж ничего не поможет, дружище Дракон. Можно писать по десять часов в день, можно превзойти всех в художественных красотах, но когда нечего сказать другим...

Они помолчали. У Эдгара опять несколько испортилось настроение. Он задумчиво глядел под ноги, на асфальт, а Дракон деликатно выжидал, когда Эдгар заговорит.

Все сказали поэты еще до меня. Все чувства воспеты еще до меня. Повторяться обидно и ясно одно: очевидно, молчать суждено...

– Ладно! – Эдгар махнул рукой. – Это Двойник пытается мне субботу испортить. – Давай о другом поговорим.

И они поговорили о другом. Дракон делился своими творческими планами, сетовал на нехватку времени и заказал Эдгару ряд монографий по истории Ренессанса, «Песнь о Нибелунгах» и «Испанскую поэзию в русских переводах», а Эдгар рассказал Дракону о своем пребывании в Городе Флюгеров и неудавшейся попытке общения с Марсианским Сфинксом.

Дракон проявил живой интерес к сообщению Эдгара и, в свою очередь, поделился некоторыми фактами из жизни Марсианского Сфинкса.

Вот что поведал Дракон. В стародавние времена водил он знакомство со сфинксом египетским, а тот, в свою очередь, приходился какой-то там родней Марсианскому Сфинксу. А Марсианский Сфинкс уже в те годы обитал на Марсе, в районе Кидонии, и занимал высокую должность Великого Верховного Координатора марсианского общества. Марсиане жили себе, припеваючи и, благодаря мудрым советам Сфинкса, не знали особых бед и забот. В пище они были неприхотливы, вполне удовлетворялись единственным своим продуктом питания, похожим на земную капусту белокочанную, поэтому жили безбедно, занимаясь большей частью литературой, живописью, музицированием и сооружением изящных каналов, что было для них сродни нашей художественной резьбе по дереву. Марсианский Сфинкс, он же Великий Верховный Координатор, вовремя указывал беспечным марсианам оптимальные варианты решения тех или иных производственных вопросов, и все было к лучшему в том лучшем из миров.

Но в одно далеко не прекрасное утро марсиане оказались жертвами киберофобии, сейчас ставшей известной уже и землянам. Сущность ее в том, что машина неизменно отмечает все ошибки людей и сообщает им об этом с безжалостной «нечеловеческой» искренностью и категоричностью. Подобное поведение машины, в свою очередь, вызывает у обслуживающего ее персонажа комплекс неполноценности.

Суть дела не меняет тот факт, что Марсианский Сфинкс не был машиной в прямом смысле слова. Точно Дракон не брался утверждать, но из некоторых высказываний сфинкса египетского о родственничке у него сложилось впечатление, что Марсианский Сфинкс является порождением доилемовой Вселенной, не машиной и не живым организмом, и не синтезом первого и второго. Если прибегнуть к определенной классификации и в первый раздел занести живые организмы, во второй – кибернетические системы, в третий – киборгов, сигомов и прочую братию, то Марсианский Сфинкс попадет в четвертый раздел в силу особенностей своей природы.