Когда мы оставили его там, лежащего в ртутной блестящей луже, под миражом глубокого неба, от него мало чего уже осталось: голова, спина и руки, которыми он дергал вереск словно тонущий веревку - видимо, не насытившись тем часом жизни, но не своими минами и обрубленными словами, которые выплевывал из себя как попугай, еще желая участвовать в этом своем "бытии" и эксперименте, который закрывал в этом своем никаком существовании.

Я шел, опустив глаза вниз - словно виноватый - но мыслями снова и снова возвращался туда, к нему, к эти его театральным подергиваниям, таким дешевым, паршивым и сшитым белыми толстыми нитками, что они и не должны были вызвать во мне никакого иного чувства, как только глубокого отвращения, как только нежелания видеть столь паршивую игру - и, тем не менее, вызывали. Когда же я услышал цепляющееся всю дорогу, похоже, последние его слова: "Мышцы... свело... не мог... разж... паль...", я поднял глаза на Асурмара и на какое-то мгновение почувствовал себя обманутым дураком, потому что, хотя это не из чего, собственно, не вытекало и, скорее, многое это же отрицало, все равно, как-то не мог я избавиться от ощущения, что из них двоих - тот, кто остался, и был настоящим Асурмаром.

Возле входа в тоннель я оглянулся - земля была пуста.

- Его уже нет, - бросил я как бы самому себе, чуть ли не с меланхолией в голосе.

Асурмар что-то буркнул себе под нос, возможно, даже и не мне, а своим мыслям.

Тогда я обратился к его товарищу:

- А вам не кажется, что факт этот находится в разительном несоответствии с, по крайней мере, одним из законов сохранения? И правом...

Тот притворился, что на него не произвела впечатления явно провокационная форма вопроса. Хотя он не промолвил ни слова, но пару раз зыркнул на меня, чуть ли не украдкой, искоса; и в глазах у него блеснула как бы веселая искорка.

Мы свернули влево, в мрак первого коридора, заканчивающегося образованной двумя парами дверей небольшой прихожей. Здесь - разве что исключительно с целью усложнения дальнейшего пути, потому что можно было пойти по широкому коридору - мы втиснулись в довольно узкую щель, в нечто вроде замаскированного прохода, который и привел нас в освещенную прихожую. Только лишь в этом месте мужчина, с которым я заговорил ранее, позволил узнать по себе, как его тронуло высказанное, скорее, свободно, без какого-либо нажима, замечание.

- Мне показалось, будто вы что-то сказали... - небрежно заметил он.

Я молчал. Мужчина стоял напротив меня в преувеличенно легкомысленной, как бы презирающей меня позе. Руки он держал в карманах брюк, поднимался на пальцах, чтобы тут же качнуться на пятках, задрав кончики ботинок вверх.

- Закон... право... - усмехнулся он в мою сторону и заговорщически, фиглярно прищурил глаз. - Ведь вы же сказали "право", не так ли? - Тут он сделал долгую паузу и осмотрелся по сторонам, как бы желая призвать в свидетели каких-то возможных слушателей.

- Ну-ну... - буркнул он, - у вас это совсем неплохо получилось. Особенно это "разительное несоответствие". - Он разразился сухим и коротким смешком. - Клянусь, - тут он положил руку на сердце, - с этих пор буду относиться к вам со смертельной серьезностью.

Считая, что он тянет время сознательно, чтобы потом как можно больнее уколоть, взволнованный развитием этого фарса, я перенес взгляд на Асурмара. Тот стоял неподалеку, опершись рукой о стенку, поначалу с каменным выражением на лице, но теперь уже склоняясь к деятельному участию, потому что на губах уже появлялось какое-то поспешное разрешение, а может даже и тень издевки. Его же товарищ, продолжая держаться предыдущей роли (изумленного идиотизмом моего вопроса), набрал в легкие воздух, чтобы с тем большим преувеличением изобразить глубочайшую задумчивость.

- То, что я вам сейчас скажу, - наконец произнес он, именно вам, который там, с Лендоном, заснул словно молокосос на материнском лоне, всем вам покажется столь же идиотским, как и сама идея постройки этого паршивого убежища.

Он обнял меня рукой в поясе и подвел под стенку, где, не без обманной свободы и чего-то вроде доверительности, словно отец, который наконец-то собрался с силами заметить своего подрастающего сына, продолжал таким же ровным, хотя и чуть более громким голосом:

- До тех пор, пока раз и навсегда и неотвратимо мы не узнаем, чем является что-то: что угодно - с одной стороны, и чем является ничто: отсутствие чего-либо - с другой стороны, у нас не будет никакого права... вот именно: "права"! - утверждать, будто что-то не может появиться из ничего, и наоборот... Следовательно, такого права, никаких законов, у нас не будет никогда!

Он произнес это совершенно серьезно, тоном, никак не решающим сомнения, издевается он или нет, поскольку же я молчал, мужчина смерил меня быстрым, суровым взглядом, как бы желая проверить, хватит ли мне столько. После краткого исследования моего лица он, видимо, пришел к заключению, что его высказывание не смогло обогатить моих взглядов по данной проблеме.

- Не поразила ли вас мысль, - возобновил он свою лекцию, что, хотя никому еще не удалось определить однозначно, то есть, в такой форме, которая бы всех нас удовлетворила и не требовала бы какого-либо дополнения или корректировки, что представляет собой материя, каковы ее атрибуты, это в то же самое время никак не мешает всеобщей радости, вызванной бесспорной, как вам кажется, уверенностью, что все прекрасно знают, что такое вакуум, пустота? А вакуум - это, чтобы как можно проще воспроизвести мысль ваших остроумных коллег, это, ни более и не менее, как только пространство, в котором нет материи. Вы ухватили уже смысл этой дефиниции: вакуум, это пространство, освобожденное от этого "чего-то", что совершенно напрасно с помощью собственных атрибутов пытаются описать ваши коллеги.

И он дохнул мне в лицо шумным, нервным смешком, что мне даже пришлось отступить от рванувшихся ко мне мельчайших капелек слюны. Когда же он вытаскивал платок, из-за ближайших дверей до нас донесся возбужденный голос:

- Раниэль!

- А вам известно, зачем я трудился, чтобы все это вам сказать? Почему... - снизил он голос.

- Раниэль!

- Ну? - буркнул я после длительного перерыва, чтобы наконец покончить со всем этим.

- Я тоже этого не знаю! - выпалил он мне в самое ухо и поспешно отошел к месту, в котором стоял Асурмар.

В тот же самый момент двери напротив меня с грохотом распахнулись, и на пороге встал низкорослый мужчина в военном мундире со знаками различия полковника. Увидав его, оба моих товарища, как бы испугавшись сурового выражения у него на лице, молча прошли в комнату, полковник же, закрыв за мною дверь, обратился ко мне с вытянутой для приветствия рукой.

- Рад с вами познакомиться, господин Порейра, - начал он с широкой, хотя и весьма кратковременной улыбкой на синих губах. - Но в самом начале нашего знакомства вынужден все же вас разочаровать своим отсутствием энтузиазма к вашему здесь визиту, который - если смею признать откровенно кажется мне абсолютно излишним. По моему скромному мнению, укрытие - это ловушка, отвратительная и вонючая нора, из которой мы должны поскорее и любой ценой выкарабкаться, прежде чем закончится запас воздуха и продовольствия. Ловушка - повторю - а вовсе не возбуждающая воображение кунсткамера или же святыня, изобилующая многочисленными тайнами, как это вам ученым, вообще, и вам, как физику, в особенности, постоянно все еще кажется. Я, - тут он пожал плечами и развел руки, - даже слишком тщательно выполняю распоряжения генерала Лендона, который направил вас сюда для разрешения загадки статуй, но раз уж могу что-либо сказать, то мои слова уж никак вам, господин Порейра, не понравятся. Если столь долго, как мы, биться головой о стенку, а та оказывается мало чувствительной к таким деликатным ласкам, то нужно быть ослом, чтобы продолжать ее ласкать. Так вот, чтобы больше не испытывать вашего терпения, при ближайшей оказии я со всей решительностью буду голосовать за применение термоядерного заряда.