Разве кто-нибудь мог предполагать, что там такие виды излучения, которые не задерживаются скафандрами? Теперь нужно переделывать скафандры под электростатические ловушки, но нет батарей. С ними какая-то задержка. В дополнение ко всему еще вы.

- Но я все-таки не понимаю, почему вы считаете, что мне туда лучше не ходить. Если речь идет об опасности, то...

Беата неожиданно положила свою ладонь на мою руку.

- Не надо, - сказала она, глядя мне в глаза. - Пожалуйста, не надо об этом говорить. Все гораздо сложнее, чем вы думаете. Пойдемте, я покажу вам вашу комнату. Вот только... - замялась она, - постельного белья не найдется.

- Не важно, - сказал я, - обойдусь и без белья.

Она провела меня по коридору и открыла одну из многочисленных дверей. В пустой комнате стояла кушетка, какие обычно бывают в кабинетах врачей.

- Вот здесь. К сожалению, больше ничего нет.

- Спасибо, - сказал я, - спокойной ночи!

- Спокойной ночи! - ответила она. - Как хорошо было бы для всех, если бы вы утром уехали!

* * * Ворочаясь на неудобной кушетке, я снова перебирал в памяти события прошедшего дня.

Мне не в чем было упрекнуть работников комитета, хотя разрешение я получил только после длительных и настойчивых просьб. Во всяком случае, там все были со мной вежливы.

Хотя в грубости Арсеньева чувствовалось что-то нарочитое, у меня не возникало сомнений, что он приложит все усилия, чтобы вернуть меня в город.

По-видимому, у него были какие-то причины не допускать меня к месту аварии.

Самое странное было то, что он все равно ничего от меня не мог скрыть. Я читал все, что печаталось в официальных отчетах, и внимательно следил за дискуссией в журналах. Значит, в зоне было что-то, что не фигурировало в его донесениях, и он боялся, что я об этом узнаю. Мне вспомнился взгляд, который бросил на меня Арсеньев, выходя из комнаты. Так смотрит врач на больного, приговоренного к смерти, но еще не подозревающего об этом.

И что могла означать последняя фраза, оброненная Беатой? Почему для всех было бы лучше, чтобы я уехал? Если к этому и есть какие-то причины, то отчего мне прямо о них не сказать, хотя бы из уважения к памяти Марии?

Нельзя же меня считать совершенно посторонним человеком!

Я уснул с твердым намерением не уезжать отсюда, не добившись посещения зоны.

Когда я проснулся, было уже светло. Мне не хотелось откладывать разговор с Арсеньевым и, кое-как приведя себя в порядок, я вышел в коридор.

- Как вы спали?

Я не сразу узнал в мальчишеской фигуре, облаченной в мешковатый комбинезон, мою вчерашнюю знакомую.

- Спасибо, наверно, хорошо. Скажите, где я могу видеть Арсеньева?

- Он уехал в город, будет не раньше обеда.

- И вернется таким же злым, как вчера?

Беата рассмеялась, обнажив ослепительные зубы безукоризненной формы.

Вечером я не заметил, что она такая красивая.

- Можете его больше не бояться. На прощанье Арсеньев сказал, что пусть все решает Максимов. Сейчас я вас с ним познакомлю. Он, наверное, выходит из себя, ожидая нас завтракать.

Мы направились в столовую.

- Знакомьтесь, Юра, - сказала Беата курчавому юноше, пытавшемуся открыть перочинным ножом банку консервов. - Это Шеманский.

- Здравствуйте, - ответил он, - может быть, у вас есть консервный нож?

Ножа у меня не было.

Завтракали мы молча. Поднимая глаза от тарелки, я каждый раз ловил устремленный на меня взгляд Максимова.

Первым заговорил я.

- Вы бывали в зоне, Юрий...

- Просто Юра, - ответил он. - Нет, там были только Люшин и Беата, оба не очень удачно. О зоне я знаю только по их рассказам. Сейчас Арсеньев запретил работу до переоборудования скафандров.

- Неужели последствия взрыва...

- Да никакого взрыва не было, - перебил он меня. - Просто, когда установка вышла из-под контроля, из нее вырвался поток излучения невообразимо большой энергии. По-видимому, здесь мы имели дело с неизвестными до сих пор частицами. Они-то и вызвали вторичную радиацию.

- Скажите, - спросил я, - они... тогда... очень мучились?

Максимов бросил быстрый взгляд на потупившуюся Беату.

- Нет, не думаю, - ответил он каким-то деланно небрежным тоном. Вероятно, они перестали существовать как материальные образования за какие-нибудь миллионные доли секунды. На пути потока не могло остаться ничего живого.

- Но Арсеньев говорил о каких-то светлячках.

Он замялся.

- Видите ли... ничего... с точки зрения тривиальных представлений о формах жизни. Однако там было много металла, в котором излучение породило очень странные явления. Впрочем, об этом вам расскажет Беата лучше, чем я.

Ведь она у нас первый в мире металлобиолог.

Максимов поднялся из-за стола.

- Прошу меня извинить. Мне нужно поехать на базу.

Он подошел ко мне и крепко пожал руку.

- Так вы все-таки настаиваете?

- Да, - ответил я.

- Зачем вам это? - спросил он совсем тихо.

- Там погибла моя жена... Я не могу...

- Хорошо, - сказал он, - вы туда попадете.

* * * - Не знаю, чем вас занять, - сказала Беата. - Пойдемте в библиотеку, может быть, что-нибудь подберете почитать.

Мы прошли по коридору и поднялись на третий этаж.

Книги в библиотеке были свалены на полу. Вероятно, их собирались вывезти.

Я подошел к окну.

- Это там? - спросил я, указывая на гигантское сооружение, напоминавшее формой бублик.

- Нет, это ускоритель. Пульт - в конце левого крыла.

Я посмотрел на ее руку.

- Результат посещения пульта?

- Да, те самые светляки с температурой триста градусов. Я пыталась взять одного, но он расплавил перчатку.

Мне вспомнились слова Максимова о металлобиологии.

- Они металлические? - спросил я.

- В основном, по-видимому, они состоят из металла. Точный химический состав пока неизвестен, хотя по аналогии с дендритами можно считать их состоящими из сложных металлоорганических соединений.

- Живые?

Беата задумалась.

- Пока еще трудно сказать. В них протекают окислительные процессы, напоминающие дыхание, и восстановительные - на базе реакций фотосинтеза. Они могут ассимилировать металлы из сохранившихся там конструкций и некоторые элементы почвы. Может быть, они даже размножаются делением. Это еще не ясно.