– Справлюсь, батько.

– Ну и ты, Таисья, – атаман обернулся к девушке. – Извиняй, но баб решили не брать – плохая, говорят, примета. Братцу своему условный знак дашь.

– Как скажешь. – Таська обиженно пожала плечами. – Я б и хотела, конечно, с вами, ну да подчинюсь, не дело бабе старшому перечить.

– Вот и славно, – подвел итоги Милентий. – Тогда готовьтесь все, завтра выходим засветло.

С утра, по морозцу, и вышли. Тридцать два человека, считая самого атамана и Раничева – Милентий наконец-то решил и его взять с собою. И правда, сколько ж можно околачиваться без дела? Поначалу, пока не вышли на санный путь, вели лошадей под уздцы, умаялись – кони ржали, проваливаясь в глубокий снег, прижимали уши, храпели, чуя за деревьями волка. К обеду стало легче – дорога расширилась, посветлела. Опасаясь ненужных встреч, атаман выслал вперед разведчиков – Клюпу и еще одного лохматого парня – Степана. Те внимательно посматривали по сторонам, прислушивались – спокойно все было, так и доехали до развилки.

– Таська сказывала, налево к обители удобней дорога, – задумчиво вымолвил атаман. – Монаси завсегда по ней ездят.

Клюпа пожал плечами:

– Не знаю, кто там по ней ездит, а та, что направо, – ближе гораздо. И на угрюмовскую дорогу выходит, а та уж – к самым воротам. А левая-то далече, к Изюмскому шляху тянется, да все лесами, лесами.

– По левой поедем, – подумав, решил Милентий. – И человечек верный нас с той стороны ждать будет.

Разбойники поворотили коней. Дорога сделалась заметно хуже, не видно было, что по ней часто ездили, – одно заснеженное направление, неширокая тропа, с еле угадывающейся колеей, почти полностью засыпанной снегом. Однако никто не спорил, так и поехали все следом за высланным вперед Клюпой. Раничев еле держался в седле – никогда раньше не приходилось столько скакать, довольно-таки утомительное занятие, особенно с непривычки. Он и так-то всю дорогу телепался позади всех, а уж сейчас… Все давно уже унеслись далеко вперед, один Иван не так и много отъехал от развилки, обернулся, услыхав чей-то крик. Показалось? Нет, вон, выйдя с угрюмовской – короткой – дорожки, какой-то человек махал ему рукою. Раничев покричал было своих – тщетно. Пожав плечами, поворотил коня – не ушел бы человеце, может, сказать что хочет иль беда какая с ним приключилась. Увидев повернувшего всадника, путник радостно замахал шапкой. Чуть было не сбив того с ног, Иван еле успел остановить лошадь.

– Ну ты и скачешь, дядько! – покачал головой путник – совсем еще юный малец с черными цыганистыми кудрями.

Авдей! Тут же узнал мальца Раничев, улыбнулся:

– Здорово, Авдейко!

Пацан вздрогнул и, присмотревшись, задал стрекача в кусты. Раничев пытался было догнать его – да махнул рукой. Ищи теперь парня, свищи. И чего он тут по лесам шляется? К отцу в ватагу решил податься? Ну да теперь уж не спросишь. Покричав – больше для приличия, – Иван вскочил в седло. Вряд ли вернется Авдейка – уж больно сурово разговаривал с ним Раничев во время последней встречи. Ну и черт с ним. Чай, на санной-то дороге не затеряется. Да и не так далеко отсюда до Угрюмова, Пронска, Переяславля. А сколь селений окрест? Нет, не должен пропасть парень. Вообще-то, хорош гусь. Как говорится, яблочко от яблоньки… Если и вправду Милентий его отец.

Впереди, за деревьями, послышался стук копыт, и прямо перед Раничевым осадил коня Клюпа:

– Быстрее давай, Иване! Серчает батька – наши-то уж давно все при деле. Да и вечереет уже.

И в самом деле, солнце давно уже скрылось за дальним лесом, быстро сгущались сумерки. Подгоняя коня, Раничев поскакал следом за молодым разбойником. Ехали не так и долго – увидев впереди пятерых татей, спешились. Один из молодых парней – Степан – забравшись на вершину высокой сосны, развешивал на ветках прихваченную с собою солому, поливал припасенной смолою. Остальные ждали его внизу с зажженными факелами. Клюпа с Иваном спешились.

– Все, – наконец крикнул с вершины Степанко. Свесившись на суку, протянул руку: – Дай-ко, брат, факел.

Затрещала вспыхнувшая солома, Степанко еле успел спрыгнуть на землю, как вся вершина сосны запылала, объятая пламенем.

– Зачем? – поинтересовался Иван у Клюпы.

– Знак, – отозвался тот. – Сродственник Таиськин заметит – нас ожидать будет.

Раничев покачал головою. Странный какой-то знак. Умней-то ничего не могли придумать, чай, не дурни же? А то получается – по секрету всему свету.

Впрочем, рассуждать было некогда. Вскочив на лошадей, все что есть мочи понеслись с холма вниз, к дороге, где их в нетерпении поджидали уже переодетые в рясы остальные.

– А, явились? – Атаман окинул прибывших грозным взглядом. – Дольше-то не могли провозиться, копуши?

– Милентий, я… – вспомнил Раничев про встреченного в лесу парня.

Но разбойничий вожак лишь махнул рукой:

– Не хочу и слушать, некогда… Ну, – он взвил на дыбы коня. – С Богом!

«Ладно, потом расскажу», – подумал Иван, переводя лошадь на рысь. Деревья стали реже, впрочем, они и не особо были видны в темноте, лишь иногда выглядывающая из-за набежавших туч луна освещала их вершины дрожащим колдовским светом, желтым, похожим на марево электрических фонарей, что висит по ночам над каждым крупным городом. Впереди, за деревьями, возникла вдруг черная стена частокола. Похоже – приехали…

– Эй, православные, – застучал в ворота Милентий. – Открывай, друже, то я, Софроний…

– Как торговлишка? – вглядываясь в темноту, свесился с надвратной башенки служка.

– Да слава Господу. – Усмехнувшись, атаман подогнал служку: – Давай, открывай ворота, чай, озябли все.

– Посейчас, брате…

Стало слышно, как заскрипели засовы. Тяжелые створки ворот медленно отворились, и вся ватага ворвалась внутрь беззащитной обители. Оказавшись на просторном монастырском дворе, разбойники закричали, заулюлюкали, многие уже спешились, алчно поглядывая по сторонам – вон там, кажись, кельи, а там – амбары.

И вдруг весь двор осветился ярким желто-оранжевым пламенем! Четыре больших кострища разом вспыхнули по углам, и в воздухе засвистели стрелы…

– Измена! – закричал Клюпа и упал с коня, пронзенный навылет стрелою.

А стрелы неслись со всех сторон – со стен, из-за амбаров, с крыши – и каждая, почти каждая, находила жертву. Одна из стрел попала в круп лошади Раничева, и та, заржав от боли, испуганно взвилась на дыбы. Вылетевший из седла Иван мешком свалился на снег, быстро отполз – в то место, где он только что лежал, тут же впились аж четыре стрелы – укрылся за каким-то небольшим срубом. А по двору метались обезумевшие лошади, от жара горящих костров таял снег, а по всему периметру двора стояли вооруженные до зубов воины в кольчугах и со щитами. Падающие с островерхих шлемов бармицы скрывали их лица. Тех из разбойников, что пытались прорваться, воины поднимали на копья.

Милентий Гвоздь кружил по двору, словно загнанный волк. Тяжелая ордынская сабля его была окрашена кровью, раненый конь хрипел под ногами. Слетев с него, Милентий вдруг издал отчаянный крик и прыгнул в самую гущу воинов. Он рубился направо и налево, так что воины попятились – казалось, еще немного и их кольцо будет прорвано, ну чуть-чуть осталось… Атаман поднял саблю… Сразу два копья вонзились ему в спину, порвав в клочья кольчугу. Милентий захрипел, раскинул руки, на губах его появилась кровавая пена. Чей-то меч ударил его в горло… Миг, и полетевшая в снег отрубленная голова разбойничьего вожака была поднята над толпою на острие копья. Воины радостно закричали, застучали копьями о щиты.

– Славься, Пресвятая Богородица, – поднявшись на стену, гнусаво затянул архимандрит, отец Феофан.

Улучив момент, Раничев быстренько перевалился через сруб. Так и знал – колодец. Хорошо хоть – зима, хотя – не утонешь, так замерзнешь запросто, ну да кому повешену быть…

Быстро набросав на себя снег, Иван затаился на дне. Слышал, как, торжествуя, кричали враги, как пошли потом по двору, добивая раненых и аккуратно складывая в кучи оружие. Несколько раз заглядывали в колодец.