– Что там, Архип?

– Да вроде пусто.

– Хорошо, гранат у них нет, – порадовался Раничев. – А то ведь бросили бы, явно бросили.

На голову ему вдруг неожиданно упало несколько цепей с крестиками. Некоторые довольно увесистые, ну все ж не гранаты. Иван неожиданно улыбнулся – вот не мог раньше сбежать от разбойников, теперь сиди тут, в колодце, грусти, как та семибатюшная гадюка со средним образованием, сиречь неугомонный лентяй, слесарь Полесов из романа «Двенадцать стульев».

Авдейка шел всю ночь, ориентируясь по блестевшей в свете луны колее, – измотался, не выспался, несколько раз по пути забирался на деревья – опасался волков, ну да Бог миловал. Утром, едва взошло солнце, вдруг почувствовал такую усталость, что, казалось, упал бы сейчас в сугроб и заснул. Тем не менее – шел, знал – нужно идти, и чем быстрее, тем лучше. Вот уже и знакомый замерзший ручей, вот ельник, за ним – березовая, залитая солнышком роща. Авдей улыбнулся. Немного уж и осталось, немного. Вон по мостку, потом свернуть да берегом, а можно и прямо по льду, тем более – что лыжня там. Отрок спустился к лыжне, прищурил глаза от солнца. Пробивающийся сквозь узоры серебристых веток лучик осветил его черные кудри, и Авдей не сразу заметил возникшую вдруг перед ним сероглазую деву в лисьей татарской шапке.

– Ты как здесь? – сверкнув глазами – ух, и красивые же! – строго осведомилась дева. – Высматриваешь что? Шныряешь?

– Острожек ищу, – шмыгнул носом Авдей. – Да батюшку своего, Милентия.

– А, то еще далеконько будет, – улыбнувшись, оглянулась по сторонам дева. – Я сама оттуль. Хочешь, коротким путем проведу?

– Конечно, хочу… А ты красивая.

– Да неужто? Тебе вообще-то что до Милентия?

– Предупредить надоть, – сразу посерьезнел Авдей. – О чем – тебе не скажу, веди в ватагу.

– Ну как знаешь, – девица засмеялась. Обернулась – где-то за рощицей слышались быстро приближавшиеся голоса. Серые глаза девы зажглись тревогой.

– Красивая, говоришь, я? – Приблизившись к отроку, она жарко задышала ему в лицо. Облизнула губы. – А хочешь, поцелую?

– Хочу, но…

– Тогда пошли вон в ельник…

Хлопнув ресницами, дева побежала прямо через сугробы. Обернулась:

– Что стоишь, холодно? А мне так жарко… – Распахнув полушубок, она вдруг бесстыдно выпростала из меховых штанов рубаху, заголила живот… и чуть выше, выше…

– Ну, что стоишь? Иди же!

Закусив губу, Авдей бросился к ельнику. Он совсем не чуял морозца, чувствовал лишь, как лучистое солнце жгло под армяком спину.

Дева не обманула, подставила губы, и Авдей ткнулся в них неумело, как теленок в вымя коровы.

– Постой-ка, – тяжело дыша, оторвалась от него дева. – Что это там, за ручьем?

Авдей обернулся… Проворно вытащив из-за пояса нож, дева ловко воткнула его прямо ему в шею. Отрок дернулся, захрипел и, аккуратно поддерживаемый девицей, медленно повалился в сугроб.

– Вот и ладненько. – Таисья обтерла нож об одежду убитого. – Спи спокойно, малец. – Она цинично улыбнулась и, прикрыв труп лапником, быстро пошла к ручью, навстречу идущим по лыжне людям. В голубом, с белыми прожилками, небе по-прежнему ярко светило солнце. Прыгали по веткам деревьев белобокие сороки, пахло недалеким дымком, а в ельнике, на снегу, таяли, замерзая, ярко красные капли крови. Подувший вдруг легкий, по-весеннему теплый ветер…

…раскачивал мохнатые вершины елей.

В глубине колодца ветра, естественно, не чувствовалось, но зуб на зуб не попадал, вот когда Иван поблагодарил Бога, вернее, покойного Клюпу, посоветовавшего вместо кольчуги надеть тегилей – ватный стеганый панцирь. И тепло, и рубящий удар хорошо держит, колющий, правда, не очень, ну уж тут выбирай – или погибнуть, или замерзнуть. Погибнуть вот как-то у Раничева не получилось, оставалось только замерзнуть. Можно, конечно, было б и вылезти давно, выглянуть, да опасался Иван разрыть снег, да и ждал. Цепочки-то в колодец не абы как бросили! Изрядные цепи – толстые, серебряные, одна даже золотая. Тот крохобор, что их с покойников снять не погнушался, обязательно вернется к колодцу, вопрос – когда? Наверняка уж не в светлое время. Раничев прислушался – сверху доносились отдаленные голоса монахов – видно, убирали трупы. Радуясь солнышку, чирикали на колодезном колесе воробьи – это хорошо, значит – тепло, значит, спал морозец. И правда, днем стало гораздо теплее, нежели утром, а когда солнышко чуть осветило края колодца – уж и совсем хорошо, лучше не надо. Иван осторожно достал со спины котомку, перекусил вяленой рыбой, запил медком из баклажки, повеселел. Так можно долгонько тут просидеть, одно печалило – кабы не заглянул никто в сруб. Как стемнеет, вряд ли кто заметит, а вот сейчас… И еще очень интересно – один человек в колодец цепочки кидал или несколько? Лучше б – один, ну или по крайней мере двое… Вообще, сидя на дне колодца, очень хорошо думалось. А подумать было о чем, и не только о тех, кто припрятал цепи. Измена! Именно это слово выкрикнул в свой последний час несчастный разбойник Клюпа. И правда, кто-то очень уж хитро спланировал всю операцию. А разбойники, дурни, послушно ее исполняли – даже сосну подожгли, готовьтесь, мол, идем уже. Изящная получилась засада, спору нет, но уж очень громоздко выглядела сама затея. Это ж надо было все заранее просчитать: и сколько разбойников пойдут на дело, и по какой дороге, и – самое главное – в какое время. Много ступенек, и ведь срослось же! Но для того чтобы в монастыре обладали полной информацией, ее нужно было как-то отправить, передать. А как, коли по приказу Милентия в последнюю неделю никто не должен был отлучаться из острога надолго. Даже на охоту отпускали минимум по трое, как когда-то советских туристов за границей. Чтобы все друг на друга стучали. Попробуй-ка встреться с кем-нибудь, ежели за тобой две пары глаз смотрят, спрятать что куда – и то проблема. Проблема… А ведь одного-то обмануть можно. А кто в последний раз выходил из сорога парой? А влюбленные, то есть – сексуально озабоченные – товарищи: Иван да Марья, то есть, конечно, Таисья. Таисья… С чего бы это вдруг заболел у бедняги Клюпы живот? И с чего бы это сероглазая разбойничья красуля воспылала вдруг к Раничеву такой неземной страстью? Причем она ведь вовсе не звала его к занесенной снегом заимке, пыталась сама раскопать и… что-то спрятать. А увидев за спиною Ивана, тут же закрутила любовь! Прибегла к обычному хипесу, как выразился Остап Бендер в адрес Соньки Золотой Ручки. А он-то, Иван… Ой, как не стыдно, Иван Петрович! Так наброситься на бедную девушку, просто какой-то сексуальный маньяк, а еще директор музея! Да где же ваше облико морале, уважаемый Иван Петрович? Что глаза прячете? Стыдно? И главное, раньше-то лесная нимфа Таисья не очень-то отвечала на ваши грязные домогательства и намеки. Какие домогательства? А кто ее в баньку звал, мыться? Не было такого? Давно и неправда… Ну-ну. И как Таська среагировала? Отвернулась да ушла себе прочь, хорошо шайкой не заехала по мордасам, а надо было! А в лесу-то дальнем – а ведь она целенаправленно к заимке шла – вдруг этак чудесно переменилась. Правда, что и говорить, девка шикарная. И стройна, и грудь в порядке, и ноги, эх… Ай-ай-ай, Иван Петрович, а как же Евдокся? Что, снова стыдно? Ну ладно, ладно. Как говаривал один умный человек – не надо шлепать себя ушами по щекам. Произошло – и произошло, чего уж теперь? В следующий раз умнее быть надо, ежели будет он, следующий-то раз. Иван усмехнулся. Вот поговорил сам с собою – вроде и легче стало. Ничего, поживем – увидим. Клюпу вот только жалко, хоть и разбойник он, а симпатичный парень. Да и разбойник-то, можно сказать, поневоле. Да и Милентий Гвоздь… как душевно с ним песни пели! Где еще такой второй голос найдешь? Ну разве что – Ефим Гудок. Эх, скоморох, скоморох, в какой же ты сторонушке рыщешь? На Москве или уже и в иных землях? А Милентий и вправду хорошо пел, жаль… так ведь и не увиделся с сыном. А ведь мог бы, коли бы тогда не по той дорожке поехал или его, Ивана, послушал… Ну да Бог ему теперь судья. Раничев посмотрел в небо – те, кто говорит, что днем из колодца видны звезды, врут, как сивые мерины. Ни черта днем не видно, а вот сейчас, к вечеру, – уже видать. Во-он зажглись уже, сердечные, замигали. Это плохо – к морозу. Да и похолодало уже заметно, интересно, заглянет хоть кто-нибудь за цепочками или их просто так выкинули, случайно? Раничев специально готовился к этому визиту, ждал его, потому и услышал сразу чьи-то осторожные шаги наверху.