Нужно немедленно познакомить с ним ученых. Вы должны сейчас же позвонить в Академию наук!

– Я боюсь! – сказала Оля.

– Вам совершенно нечего бояться. Если хотите, я это возьму на себя.

Не прошло и получаса, как Евгений Афанасьевич имел все основания пожалеть о том, что «взял это на себя». Оля ушла на свое рабочее место – в комнату, где между одиннадцатью столами приходилось пробираться с некоторой осторожностью, а Евгений Афанасьевич позвонил академику Орлову.

Глеб Владимирович Орлов обычно слегка грассировал, но, когда сердился, «р» произносил четко и определенно.

– Это очень интересно, – сказал он, раскатывая «р» в слове «интересно», как отзвук приближающегося грома. – Но у меня сейчас нет времени заниматься бредовыми шутками.

Слово «времени» перекатилось в слово «бредовыми» электрическим разрядом, и осталось только удивляться, почему при этом не видно молнии.

Впрочем, и молния не заставила себя ждать. Через несколько минут в кабинет Евгения Афанасьевича вошел директор издательства.

– Что случилось? – спросил он смущенно и встревоженно. – Вы звонили сейчас Глебу Владимировичу?

– Звонил.

– Гм… Глеб Владимирович утверждает, что вы пришли на работу в нетрезвом состоянии.

– В нетрезвом? – замахал пустым рукавом Евгений Афанасьевич. – С утра? Ну хорошо же… Раз он так…

Евгений Афанасьевич шмыгнул в дверь мимо изумленного директора, вбежал в редакторскую, чертыхаясь и натыкаясь на столы, пробрался к Оле, ухватил ее за руку и потащил на улицу. Там он остановил такси и, усаживаясь в него с Олей, сердито бормотал:

– Выходит, мы с вами с утра нетрезвые… Может, нас еще, как шоферов, заставят «дыхнуть». – Водитель такси оскорбленно оглянулся. – Ничего, мы и «дыхнуть» можем. И все равно мы им докажем…

Однако «доказать» оказалось совсем не просто.

– У Глеба Владимировича совещание, – негромко возвестила секретарша академика с той ледяной благожелательностью, которая не оставляет никаких надежд. – Сегодня он вас принять не сможет.

Светлые, добрые глаза Евгения Афанасьевича заморгали по-детски обиженно и растерянно. И Оля вдруг решилась.

– Ладно, – сказала она. – Если в кабинете только открыто окно… Я влечу, а вы подождите. Я скажу, чтоб вас впустили.

Глеб Владимирович был настолько огорошен, когда увидел, что через раскрытое окно к нему влетела женщина, придерживая у колен подол полосатого платья, что в ответ на ее слова – она сказала: «Здравствуйте, Евгений Владимирович», а он не любил, когда путали его имя, – сказал:

– Здравствуйте. Садитесь, пожалуйста.

– Спасибо, я постою, – ответила Оля и опустилась на пол.

Особенно смущала Олю мысль о том, что она помешает важному совещанию, но в большом кабинете со старинной мебелью, с креслами и стульями, оббитыми кожей, со столом, покрытым зеленым сукном, были только Глеб Владимирович и ученый секретарь Федор Прокофьевич. Ученый секретарь спокойно смотрел на Олю сквозь очки, так словно он каждый день видел летающих женщин. Он уже ничему не удивлялся.

– Если можно, – сказала Оля, – впустите сюда Евгения Афанасьевича. Он ждет в передней.

И на этот раз Глеб Владимирович не сказал, что это «приемная», а не «передняя», сам пошел к двери и попросил войти Евгения Афанасьевича.

– Простите, – прокартавил он, обращаясь к Евгению Афанасьевичу, – но я никак не мог ожидать… А скажите, – повернулся он к Оле, – на какую высоту вы можете так подняться?

– Не знаю, – ответила Оля, – я не пробовала очень высоко. Это у меня первый раз. Но я поднималась немного выше домов…

– Замечательно. А каким образом вы это делаете?

– Не знаю.

– Ну, что вы делаете для того, чтоб летать?

– Ничего.

– Гм… Да вы садитесь, садитесь, пожалуйста. И когда все сели, Глеб Владимирович спросил

у Евгения Афанасьевича:

– А как вы считаете? Неужели это левитация?

– Что значит – левитация? – удивилась Оля.

– Полет по собственной воле, преодоление поля гравитации…

– А – гравитация?

– Ваш сотрудник, – с укоризной посмотрел академик Орлов на Евгения Афанасьевича. – Гравитация – это земное притяжение. В общем это не важно. Мы соберем компетентных ученых, которые разберутся в этом вопросе… Случай, конечно, необычный, и мы должны избежать нездоровой сенсации. Но, с другой стороны, могут открыться новые, еще неизвестные перспективы…

– Вот видите, – с упреком сказал Евгений Афанасьевич. – Теперь вы сами говорите, что случай необычный. Зачем же было утверждать, что я в рабочее время пью алкогольные напитки…

– Главное – избежать нездоровой сенсации, – почти не грассируя, повторял академик Орлов.

И все-таки «нездоровая сенсация» просочилась сначала в вечернюю газету, затем в молодежный журнал и, совершенно неожиданно, в очередной том грузинского энциклопедического издания. В ответ в одном из еженедельников появилась статья академика К. П. Сытникова под названием «Наука не терпит сенсаций».

Константин Павлович Сытников подробно рассказал читателям об эксперименте, который он и его жена Елена Николаевна вот уже шестой год проводят на себе. До сих пор в науке существуют противоречивые взгляды на то, какое количество соли нужно человеческому организму. Константин Павлович и Елена Николаевна на протяжении более шести лет ежедневно съедают по пачке соли даже с такими блюдами, какие не принято солить, чай они пьют по-киргизски – только с солью, и тем не менее оба они сохраняют отменное здоровье. Заканчивалась эта статья такими словами: «Слухи же и сплетни в науке дают результаты еще более отрицательные, чем в семейной жизни. Я не верю слухам. Пусть мне покажут эту летающую даму – и тогда я поверю. Может быть».

– Не обращайте внимания! – решительно сказал Оле известный физиолог Валерий Федорович Костенко, молодой человек, настолько близорукий, что глаза его за уменьшительными стеклами очков казались пересаженными па его крупное лицо с лица лилипута. – И никаких полетов. Мы займемся более серьезными проблемами. Вообще не могу попять, как вы решились на это. И нам, и вам совершенно неизвестна природа этого явления, и представляете себе – вдруг, когда вы в воздухе, вам отказывает ваша способность. Ведь вы попросту могли разбиться. Нет, так это не делается. Все должно быть, как в самолетостроении. Сначала – теория, затем исследования наземные, и лишь после всего этого испытательные полеты. Но при этом с надежным парашютом.

В этой большой комнате столы стояли тесно, как в редакторской. И на каждом столе – непонятные приборы из стекла и металла, связанные между собой резиновыми и стеклянными трубками или проводами. Всюду циферблаты, шкалы, на графленой бумаге зубцы, оставленные перьями самописцев. Единственный прибор, который Оля сразу узнала, был микроскоп – он стоял на отдельном столике, но и он был соединен с каким-то устройством, похожим на разобранный автомобильный мотор.

Шли исследования. Энцефалограммы и кардиограммы, анализы слюны и крови, пищи, которую Оля ела, и воздуха, которым дышала. Производили бесчисленные измерения, исследовали Павла и Маринку. Отыскали в селе Олиных дедушку и бабушку и производили всевозможные анализы, опросы.

Оля присутствовала на ученых совещаниях. Здесь подводились итоги, и ученые сначала мягко и вежливо, а потом все более резко спорили между собой, потому что итоги были неутешительными. У Оли все было в пределах нормы. Впервые она узнала, что и ссоры с мужем и болезни ребенка тоже считаются в пределах нормы.

Пригласили даже одного из эстрадных телепатов – пожилого человека с шишковатой головой и проницательными глазами. Надеялись, что ощущения, которые он испытывает во время своих сеансов, в чем-то похожи с ощущениями Оли во время ее полетов. Оказалось, что и в этом не было ничего общего. Но телепат внимательно посмотрел на Павла, затем на Олю и негромко заметил, что, может быть, ее левитация объясняется постоянным желанием улететь хоть ко всем чертям от такого мужа.

Во время совещания телепат рисовал на листке бумаги домики с бесчисленными рядами окошек и, когда совещание окончилось, отозвал Олю в сторонку.