Купец Ашот был человеком богатым и знающим. Раз в год он водил караван из Солдайи в Киев и обратно. Греческого монаха Киприана и его помощника Пердику он взял в попутчики просто как средство от скуки в дороге. Даже не стал брать с них денег за охрану, хотя охранники стоили его каравану немало. Но брать деньги со своих братьев-христиан, а тем более с монахов, купцу было как-то совестно. Тем более что этот Киприан оказался интересным собеседником. Однако Ашот счел, что немедленно отвечать на вопрос византийца будет ниже его достоинства. Сперва армянин тщательно прожевал финик и выплюнул косточку.

— Какие же это татары?.. Это согдийцы, — изрек он наконец, проводив глазами удаляющийся в восточном направлении караван верблюдов. — А полосатые халаты на них, потому что эти купцы из Хорезма. Домой, наверное, возвращаются…

На следующий день, после долгого перехода по выжженной степи они увидели оазис. Несколько зеленых деревьев, а над ними макушку минарета и четыре башенки, увенчанные полумесяцами. Вокруг мечети во все стороны, куда хватало глаз, на земле стояли многочисленные юрты и походные кибитки.

В окрестностях оазиса, вытаптывая пожухлую степную траву, паслись многочисленные стада овец и низкорослых большеголовых лошадок. Тут и там мелькали по степи, верхом на таких же лошадках, пастухи. На головах у них чернели высокие войлочные шапки.

— Вот они, татары! — снова всплеснул руками Киприан. — Смотрите! Низкорослые лошади, одежда из войлока…

— Какие же это татары? — рассмеялся Ашот, выглянув из-за кожаного полога. — Это кыпчаки. Такие же, как вон эти мои охранники, — он кивнул на радостно ухмыляющегося загорелого верзилу, соломенноволосого Кундуза, едущего рядом с повозкой. — А этот город — Солхат. Кони и другие кыпчакские товары тут стоят дешевле всего. Сейчас большая ярмарка. Задержимся здесь на день. Тут есть караван-сарай и несколько глинобитных домов. А остальное… — армянин пренебрежительно махнул рукой, в сторону юрт и кибиток. — Когда овцы и лошади сожрут всю эту траву, они откочуют в другое место…

Ашот торговал в Солхате недолго. Он продал два маленьких венецианских зеркальца и, купив на вырученные деньги еще дюжину невзрачных кыпчацких лошадок, тут же запряг их в повозки. Теперь все длинные повозки Ашота шли вперед немного быстрее, запряженные не тремя, а четырьмя парами лошадей.

Через несколько дней, миновав Перекоп и засушливую, почти безлюдную степь, в которой только пару раз попадались кочевья кыпчаков, караван подошел к первой на пути полноводной реке. Накатанная колея вела их прямо к воде, мимо нескольких приютившихся у берега мазанок с соломенными крышами.

Заметив приближающийся караван, из мазанок выскочили смуглые от загара, одетые в белые холщовые рубахи люди. Они радостно обступили первую телегу и, размахивая руками, принялись торговаться с Ашотом о цене перевоза. Говорили они по-славянски, но с каким-то странным акцентом.

Когда последняя из шести телег благополучно переправилась через реку на массивном, скатанном из бревен пароме, Ашот принялся неторопливо отсчитывать перевозчикам маленькие серебряные монетки — аспры. Впрочем, получив серебро, перевозчики почти все тут же потратили, купив у Ашота кое-что из товаров.

Лишь только повозка, в которой ехали Ашот и Киприан, снова двинулась в путь, монах, пригладив тонкими сухими пальцами свою холеную бороду, нерешительно задал караванщику-армянину все тот же вопрос:

— Может, вот эти и были татары? Караванщик удивленно посмотрел на монаха и, насмешливо улыбаясь, покачал головой.

— Они такие же татары, как и мы с тобой, грек… Это бродники.

Дальнейшее путешествие проходило так же уныло-спокойно. Все больше попадалось у них на пути рощ и перелесков. Еще несколько раз повозки Ашота переплывали на паромах или вброд переезжали встречающиеся по пути реки, пока наконец не начали появляться в степи распаханные поля.

— Ну вот, — радостно сообщил как-то Ашот заскучавшему греку. — Скоро начнутся русские земли. А потом, когда я приеду в Киев…

Но договорить ему не дал встревоженный крик охранника — кыпчака Кундуза.

Киприан и его товарищ высунулись из-за полога. Вокруг повозок и испуганно озирающихся кыпчаков — охранников гарцевало два десятка воинов. Говорили они не по-славянски и одеты были в кожаные доспехи и островерхие мохнатые шапки. Лишь один из них, видимо, самый главный, сверкал начищенным до блеска коническим шлемом и переливающейся на солнце, словно змеиная чешуя, кольчугой.

Ашот, торопливо запихнув любопытных греков внутрь повозки, сам вылез наружу и вступил в переговоры с незнакомцами, обращаясь к ним на славянском языке. Через некоторое время он снова забрался внутрь, недовольный, красный, как рак. Высунувшись, заорал на возниц и торопливо махнул рукой:

— Трогай! — а потом, обернувшись к монаху, пояснил ему: — Снова таможенную пошлину подняли, лихоимцы… Война у них, видишь ли! А я виноват, что ли, в ихней войне?!

— Татары? — понимающе закивал головой Киприан.

— Да какие это татары… Литовцы… Воюют снова с каким-то русским князем или между собой.

Они не успели еще далеко отъехать, как позади послышался звук трубы и тревожные крики. Киприан снова высунулся из-за полога. Страна, в которой ему предстояло выполнить важную, порученную самим патриархом, миссию, казалась ему сейчас каким-то непостижимо сложным клубком, смотанным из множества разноцветных, перепутавшихся между собой ниток.

Вечерело. На фоне закатного неба по самой гриве близлежащего холма промчались верховые в высоких шапках, во главе с одним, одетым в кольчугу. Те самые, что взяли с караванщика деньги.

Вскоре рядом с греком высунул свою голову и Ашот.

— Что, удрали?

— Ага, — кивнул монах. И тут на самой вершине холма показался еще один всадник.

Замерев на секунду, он махнул торопливо рукой и, пришпорив коня, канул во тьму. А следом за ним на вершине холма замелькали еще какие-то конные силуэты. Закатное солнце багрово-красным алело на их конических шлемах и на остриях поднятых кверху пик. А через миг всадники скрылись из виду, словно их и не было вовсе.

— Кто это был? Тот русский князь, с которым воюют, или снова литовцы? — шепотом поинтересовался монах.

— А черт их разберет, этих татар, — раздраженно махнул рукой армянин. — Лишь бы не пограбили да второй раз с меня пошлин не взяли.

Будущий митрополит всея Руси Киприан родился в 1336 году в Болгарии, в боярской семье Цамвлаков. О первых годах его жизни мало что известно. Есть только сведения о том, что в 1350-х годах он эмигрировал в Византию. С этого момента и началась карьера будущего митрополита всея Руси.

По своим убеждениям Киприан принадлежал к популярному тогда в Византии религиозному течению исихастов, — православных гуманистов своего времени. Это были аскеты-созерцатели, убежденные, что человек способен вступать в непосредственное общение с божеством и что богословие должно основываться не на философских измышлениях и допусках, а на опыте общения с богом, церковном и личном. Их звали «исихастами», что в переводе с греческого значит «покоиться», «безмолвствовать», «молчать». Вместо того чтобы вести бесконечные богословские споры, они в своей душе разговаривали с богом, пытаясь понять замысел творца, а затем улучшить этот мир.

По мнению историка Г. М. Прохорова, исихасты, начинавшие как отшельники, постепенно вовлекались в политическую жизнь, а к середине XIV века они встали во главе православной церкви — мощной международной организации, в то время более общественно эффективной, чем окончательно подорвавшее свои силы византийское государство. Во время гражданской войны в Византии в 1341–1347 годах исихасты подвергались репрессиям. Но придя к власти, они не уподобились своим противникам. Казней не было. Для Средних веков, надо заметить, это удивительное явление.

Заслуживает внимания отношение исихастов к миру. Когда митрополит Филофей, утомленный борьбой с людьми, «находящими удовольствие в неслыханных притеснениях и ограблениях бедных», решил удалиться в монастырь на тихий Афон, этому решительно воспротивился апологет исихастов-созерцателей Григорий Палама: «Да не возжелает этого занимающийся общественными делами!»