— Правильно! Правильно! — в один глас откликнулись туземцы из Калио.

— Андо, пакеги гена, спас Боамбо от смерти, — крикнул во все горло вождь, чтобы все его слышали. — Арики сказал, что Боамбо умрет от кадитов, а Андо, пакеги гена, победил кадитов — змеиную отраву. Правда?

— Правда! Правда! — раздалось со всех сторон.

— Говорил Андо, пакеги гена, что Дао не может прогнать рыбу из большой воды и не может иссушить деревья? Да, говорил! Говорил, и я сам это слышал. Но Андо, пакеги гена, до сих пор не был сыном нашего племени. Он не был обязан верить в Дао. Племя фарора тоже не верит в Дао, но все сыны племени фарора — наши приятели. Правда?

— Правда! Правда!

— Андо — сын другого племени и потому не верит в Дао. Но Андо — наш друг! Правда?

— Правда! Правда!

— Андо, пакеги гена, не верит в белые листы Арики, — продолжал вождь защитительную речь. — Но у Андо тоже есть белые листы, такие же белые листы, как у Арики, в которые Арики тоже не верит. Я сам видел белые листы Андо, и Арики их видел. Я правильно говорю? — обернулся Боамбо к главному жрецу. — Ты ведь видел белые листы Андо?

Арики скривил беззубый рот, зажевал губами, но промолчал. По всему было видно, что защитительная речь вождя ему крайне неприятна. Однако он быстро овладел собой и, высоко подняв высохшую руку, вероятно для того, чтобы привлечь всеобщее внимание, изрек:

— Я сказал то, что хотел сказать. Мой род не усыновит Андо, пакеги гена. Не усыновит его, — нет! Я правильно говорю, сыны моего рода?

Из толпы откликнулось довольно много народу, вероятно из рода Арики:

— Правильно! Правильно!

Тогда поднял руку Боамбо и сказал:

— Слушайте, сыны из моего рода! Все слушайте вашего тана! Я заявляю, что мой род усыновит Андо, пакеги гена. Мой род усыновит его! Вы согласны, сыны моего рода?

— Согласны! Согласны! — откликнулось много голосов.

— Арики, слышишь? — обернулся вождь к главному жрецу. — Мой род усыновит Андо, пакеги гена, Ты хочешь что-нибудь возразить на это?

— Ничего! — прошипел главный жрец. — Твой род может усыновить Андо, пакеги гена, — это его право. Но тогда Андо не сможет стать мужем твоей дочери. Не сможет стать ее мужем, ибо станет ее братом. Анге бу!

Он отошел в сторону, не взглянув на меня. Капитан, стоявший между мною и Смитом, наклонился к моему уху и прошептал:

— Я не обращал внимания на главного жреца, но теперь вижу, что его нужно как-нибудь обуздать. Вы как думаете, сэр? — обернулся он к Смиту.

Плантатор сделал вид, что не слышал.

Арики не удалось осуществить своего замысла. По всему было видно, что он предварительно уговорил свой род не усыновлять меня, предполагая, что и другие роды последуют его примеру. В этом случае я не мог бы остаться в качестве гостя племени, как до сих пор, а должен был бы искать приюта у другого племени. Но Боамбо нашел выход. Он предложил людям из его рода усыновить меня, и они согласились. Через несколько минут должна была начаться церемония. Я сделаюсь сыном рода Боамбо, следовательно, братом Зинги и не смогу жениться на ней. Таков обычай. Все члены одного рода считались братьями и сестрами, хотя, по нашим понятиям родственных связей, такого родства не существует. Иногда двоюродные и троюродные братья и сестры считались родными братьями и сестрами, если они были из одного рода, и обычай им не разрешал жениться между собой.

Меня подозвал Боамбо, и я подошел к нему. Смит и капитан подошли к главному жрецу. Толпа отхлынула, и мы остались одни в середине пустого пространства, образовавшегося вокруг нас. Несколько громких ударов в бурум известили, что церемония начинается. Наступила полная тишина, продолжавшаяся довольно долго. Все стояли молча, устремив на нас взгляды. Наконец главный жрец подал знак рукой, и к нему подошли ренгаты и тауты других селений. Двое из них — из родов Боамбо и Арики — держали под мышкой по охапке сухих дров, которые они положили к ногам главного жреца и вождя. Другой туземец подал главному жрецу заостренную сухую палочку и небольшую сухую дощечку с дырочкой в середине — прибор для добывания огня. Еще один туземец принес две рогожки и постелил их под деревьями. Главный жрец и вождь уселись на рогожки.

Снова раздалось несколько ударов в бурум. Главный жрец вложил палочку острым концом в дырочку на доске и начал быстро вертеть между ладонями. Прошло, может быть, минут десять, пока стружки в дырке не задымились от сильного и продолжительного трения и не загорелись. Главный жрец зажег свои дрова, а потом и дрова, лежавшие перед вождем.

Все это время, мы со Смитом и Стерном стояли и с нетерпением ждали дальнейшего развития событий. Когда дрова разгорелись, главный жрец пригласил нас сесть у огня, а ренгаты и тауты стали вокруг нас.

Новые удары в бурум — и снова тишина. Главный жрец встал. Торжественно окинув взглядом толпу, вероятно чтобы привлечь к себе всеобщее внимание, он взял в руки маленький барабан, забил в него ладонями и медленно задвигался, подплясывая под его тихие звуки. Тауты и ренгаты пошли за ним. Они также переступали в такт и при каждом шаге слегка сгибали ноги в коленях. Проходя мимо костра, они так поворачивались, что могли согреться у огня со всех сторон. Как я узнал позже, они таким образом хотели разжечь в себе привязанность и хорошее отношение к нам, трем белым людям. Обойдя три раза оба костра, они остановились, заняв каждый свое место, а главный жрец опустился на рогожку и закурил трубку.

Опять разнеслись удары в бурум. Главный жрец затянулся три раза табачным дымом и выдохнул его раз в небо, раз — в землю и третий раз — к солнцу. Первой струей дыма он выражал благодарность Дао за то, что до сих пор сохранил ему жизнь и дал возможность руководить нынешним торжеством, второй струей дыма он благодарил землю за ее плодородие, а третьей благодарил солнце за его никогда не угасающий свет. Затем главный жрец передал трубку Боамбо. Вождь выпустил дым к небу, в землю и к солнцу как-то наспех, не так торжественно, как Арики, и передал трубку мне. Я повторил то же самое, а после меня — Смит и капитан. Наконец главный жрец прибрал трубку, выбил ее в горсть и бросил золу в костер, а трубку сунул в мешочек, висевший на его шее.

Снова раздались удары в бурум — отрывистые и громкие — и опять умолкли. Главный жрец встал, окинул взором толпу, важно откашлялся и начал торжественную речь. Да, он умел говорить. Его мысли текли логично. Он употреблял и сравнения, которые удивляли, а жестикуляция придавала ему торжественный вид. Но странно — он говорил только о наших обязанностях по отношению к племени и не сказал пи слова о правах, которые мы получали после усыновления. Каждый из нас обязан ходить на рыбную ловлю вместе с другими рыболовами, и на диких свиней, и на кро-кро во время большой охоты, должен выкорчевывать тропический лес, когда разбивается новая плантация, и раскапывать землю деревянными кольями, должен охранять женщин, когда они работают на огородах, защищать племя в случае нападения какого-нибудь враждебного племени, должен участвовать во всех нападениях, предпринимаемых племенем занго против других племен...

Никто из нас не возражал бы против большинства из этих обязательств (кроме, может быть, Смита, который имел свою плантацию и не желал участвовать в общей работе туземцев). Едва ли кто-нибудь из нас отказался бы участвовать в защите племени в случае нападения, но участвовать и в нападениях, которые племя может предпринять против другого племени — это было мне совсем не по душе. Это походило на обязательную мобилизацию в случае войны, независимо от того, справедлива эта война или нет. Например, если племя занго отправится в поход против племени бома, чтобы сжечь его хижины и прогнать его еще дальше в горы, по словам Арики, я должен участвовать в этом преступлении. Если откажусь, как тогда, против меня ополчится все племя. В таком случае главный жрец, наверно, опять попытается меня оклеветать и раздуть общую ненависть ко мне...